|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава пятая. От Мурмана до Парижа, продолжение
Картина, так и названная «Ледовитый океан» - не просто изображение представшего перед глазами художника вида, а то сложное переплетение ощущений, мыслей и настроения, порожденное зрелищем бескрайнего водного простора, волн, в бесконечном могучем движении обрушивающихся на берег, свинцово-серой напряженной гаммы красок.
Темная масса воды, тяжелое небо, утрированное и по цвету, и по весовым отношениям, рождают пластический образ океана, где тона, краски, композиция, сама манера письма с широкими сильными мазками определены и наполнены чувством художника.
Именно это полотно, единственное из написанных в тот раз на Севере, Коровин захочет показать на Передвижной выставке 1895 года. Этот образ «Окиян-моря» Коровин сохранит в одном из своих лучших театральных решений - многочисленных вариантах оформления оперы Н.А.Римского-Корсакова «Садко», прежде всего в мамонтовской опере в 1898 году.
«Чувство жизни» - один из учеников Коровина, Сергей Герасимов, едва ли не первый так точно скажет о подлинном смысле коровинских работ, или даже о том смысле, который приобретает полную явственность именно в северных полотнах и после них становится содержанием всего, что делает Коровин.
Были среди его современников художники более сложных (прежде всего в Литературном их истолковании) тем, более конфликтных и драматических сюжетов, с большей склонностью к символике или философским обобщениям, но Коровин оставался единственным, кто с такой полнотой и остротой умеет передать трепетное, всегда чуть удивленное и радостное чувство жизни.
Сильные и ясные чувства, место человека в природе, его соотношение с ней рождают масштабность в отношении Коровина к каждому возникающему перед ним на Мурмане мотиву. В определенном смысле это аналогия с масштабностью образов и чувств Врубеля.
Лодки на берегу каменистого ручья Трифона, неказистые бревенчатые постройки Лапландии становятся в ощущении художника утверждением значимости и силы человека, его воли и способности устоять в неравной и непрекращающейся борьбе с природой, не столько суровой к нему, сколько вообще не отзывающейся на его существование. «Коровин и Серов возвратились с Севера.
Зябли, голодали, а все-таки написали массу этюдов» - так заканчивается в начале октября 1894 года первая северная эпопея Коровина.
Коровин все тот же и в чем-то уже не тот. Никогда он так много не говорил и не дискутировал по вопросам искусства. У него складывается кружок постоянных собеседников и спорщиков - А.М.Васнецов, А.Е.Архипов, В.В.Переплетчиков, Константин Бальмонт, очень разные по своим позициям в искусстве. Записные книжки Коровина говорят о стремлении разобраться в творческом методе современных и тоже очень разных живописцев.
Среди них и ближайшие друзья - Серов, Левитан, и западноевропейские мастера, вроде Цорна, Жильбера, Рипль Роне.
Вместе с Серовым Коровин приходит к мысли открыть собственную школу, а в преддверии реализации своих планов радуется успеху организованной общими усилиями выставки одаренного молодого живописца врача Л.Ф.Пищалкина, повторившего их северную поездку, окружает себя художнической молодежью, среди которой и Павел Кузнецов, и Александр Средин, и Николай Тархов.
Со временем, оглядываясь назад, Коровин будет удивляться, каким хлопотным и многотрудным окажется этот 1894 год. В апреле Первый съезд русских художников, собравшийся, чтобы почтить дар П.М.Третьякова - передачу его галереи городу Москве. Коровину досталось писать большое панно с крымским видом для Зала собрания. Потом Париж, Север и ближе к зиме выставки.
На периодической выставке Общества любителей художеств в Москве, где Коровин показывает большинство северных этюдов, по отзыву очевидцев, «первенствуют: Левитан (пастель), Серов, Ап.Васнецов и К.Коровин». М.В.Нестеров добавляет: «Выставка имела большой успех среди публики и много раздоров среди художников». Ряд коровинских этюдов был продан, а один решает приобрести для себя П.М.Третьяков, и в марте следующего года Мамонтов пишет ему:
«Посылаю Вам, дорогой Павел Михайлович, приобретенный Вами этюд К.Коровина. Сто рублей, присланные Вами, я получил, но расписки Коровина сейчас прислать не могу, так как его нет дома».
Сто рублей - едва ли не самая низкая цена из всех существовавших на выставках - объяснение того, почему так мало изменил успех 1894 года материальное положение художника. Впрочем, как смеялся сам Коровин, на цены и деньги ему никогда в жизни не везло: родился не под той звездой, а добиться другой не умел и не пытался. И все-таки теперь можно было говорить о признании, долгожданном, выстраданном, московском.
Это даже не улица - проулок между кирпичной громадой растянувшегося на квартал казарменного дома и притиснувшегося к нему боком двухэтажного особнячка. После широкого разлива площади, неожиданно быстро затянувшейся густым садом,- поди узнай былое Болото с крутыми желтыми булыжниками и щепотками упрямо пробивавшейся щетинистой травы! - сюда сразу не попасть. Стремительный разворот машин проходит в стороне.
Прохожих здесь почти нет. Высоко в небе росчерк кремлевских башен, впереди грузный наплыв Дома Правительства, обсерваторский купол кинотеатра «Ударник». И разве заблудившись или заглядевшись на них, можно свернуть в неприметный проезд. Свернуть и - застыть.
В узком кадре темных стен стремительный взлет Ивана Великого таким, каким его не увидишь ниоткуда и никогда - лёгкого, неудержимо уносящегося к своему просвеченному золотом куполу. И каждый шаг к невидимой за встающими парапетами реке - шаг его горделивого роста.
У самого вылета на набережную белокаменный столп встанет самым стройным, самым торжественным таким, каким он казался в годы голода и волнений предомутного времени людям, которые его строили. И уже ни открывшиеся в стороне кремлевские соборы, ни башни, ни пестрота маковок Василия Блаженного не могут это звучание ни снизить, ни приглушить.
А потом, когда поворачиваешься к кирпичной подслеповатой громаде, рядом, совсем по-иному становится понятным, почему сюда, в былое Кокоревское подворье, приезжали так часто и охотно П.И.Чайковский, И.Е.Репин, А.Н.Толстой, В.Д.Поленов, Виктор Васнецов, В.В.Верещагин: Москва, совсем особенная, в своей потаённой,- никем не увиденной и не пересказанной красоте.
Следующая страница...
|
