|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава шестая. Праздник души и глаза
"Переворот в театральном искусстве был совершен, и возврат к прежнему рутинному театру был невозможен... Из Частной оперы, сыгравшей свою роль в этом перевороте, живая струя перешла на казенную сцену, а вместе с нею и молодые деятели - художники: Коровин, Головин, Шаляпин и другие. Декоративная живопись заняла почетное место в истории русского искусства."
(Н.В.Поленова-Якунчикова)
«К.А.Коровину:
Генеральный секретарь Русского отдела на Всемирной выставке 1900 года в Париже, свидетельствуя совершенное почтение его высокородию Константину Алексеевичу, имеет честь препроводить при сем диплом на пожалованный правительством Французской республики орден Почетного Легиона».
Успех, международное признание, но Коровин уже сделал свой новый выбор, и они ничего не смогли в нем изменить: казенная сцена, штатная должность театрального декоратора. Само собой разумеется, это не имело отношения к занятиям станковой живописью, картинами. Но решение связать свою дальнейшую судьбу с профессиональным театром и всеми вытекающими оттуда обязательствами обладало своей достаточно сложной предысторией.
Внешне все выглядело просто. В сентябре 1899 года С.И.Мамонтов был арестован по обвинению в злоупотреблениях при строительстве Северной железной дороги. Началось следствие. Положение Частной оперы стало критическим, и большая группа связанных с ней художников и певцов перешла на казенную сцену.
Когда в июле следующего года суд присяжных полностью оправдал Мамонтова, участники его труппы были уже связаны с московским Большим и петербургским Мариинским театрами. Казалось, Коровина нельзя было не обвинить в предательстве по отношению к так много сделавшему для него человеку. Опять казалось бы...
Все это мелочи, которые на первый взгляд можно и не заметить, а заметив, только пожать плечами: собственно, о чем говорить. Где-то в путевых итальянских заметках С.И.Мамонтов записывает, как «уморителен» в своем восторге перед открывающимися видами «Костенька» и как горят у него от возбуждения «глазенки». Кстати, «Костеньке» двадцать семь лет, возраст в прошлом столетии более чем зрелый.
В другом месте упомянуто, что «Костенька принялся за этюды с надлежащей энергией». Что было надлежащим, определял, конечно, сам Мамонтов.
Его сын относительно совместной поездки с отцом и Коровиным в Мариуполь замечает, что «под неуклонным и твердым давлением отца Коровин усердно занимался писанием этюдов малопривлекательного Азовского моря», которые, впрочем, впоследствии почему-то никогда не использовал.
Все это с искренней симпатией и не менее искренней заботой о творчестве художника, который поражал товарищей своей влюбленностью в живопись и способностью писать везде и всегда, лишь бы не расставаться с красками.
Проходят годы. Коровину без малого сорок. Готовится к постановке «Садко», и первое слово о том, как оформить сцену, одеть действующих лиц, принадлежит Мамонтову. Он, безусловно, одаренный в искусстве человек, несомненно, великолепно понимает и музыку и живопись, но и оставляет за собой право в своем театре проявлять собственные таланты.
Он любит сам первым прочесть труппе и растолковать либретто и каждую роль, сам высказать суждение о декорациях или пройти партию с певцом.
Шло ли это первенство во вред постановкам? Не всегда. Но есть черта, которую невозможно перейти: талантливый профессионал и талантливый дилетант. Мамонтов не был профессионалом. И вот полное негодования письмо Н.А.Римского-Корсакова, услышавшего «Садко» в Частной опере. При всем огромном успехе композитор еле сдерживает свое возмущение по поводу небрежно прочитанной партитуры, ошибок оркестра, недоработок хора.
Виной тому «вечная мамонтовская спешка», когда каждая идея мецената должна была быть как можно скорее претворена в жизнь. И невольно встает в памяти запись из раннего коровинского альбома: «Как я приниженно чувствую себя у [Тычкова]... какой-то гнет приступности и всякой спешки».
Слов нет, Частная опера давала исключительно много, но с годами, становясь зрелым мастером, Коровин все труднее мирился с тем, что кололо и в молодости. Сложнее становятся замыслы, растет требовательность к себе. Всякая личная зависимость начинает все больше угнетать.
В момент самой напряженной работы над эскизами парижской выставки он находит время; чтобы попробовать свои силы на казенной сцене, и выполняет в 1899 году первую работу для нее. Арест Мамонтова ускорил исподволь созревавшее решение или - почем знать - решение, уже созревшее, которое, безусловно, было легче осуществить после определенного внешнего повода.
Ненова вопрос: явилось ли этим поводом одно мамонтовское дело? Возможно, нисколько не меньшую роль сыграло назначение именно в 1899 году управляющим Московской конторой дирекции императорских театров В.А.Теляковского, человека, чуткого к поискам передового искусства, охотно поддерживавшего новаторские начала и полностью разделявшего взгляды Коровина на пути развития театра.
Верилось ли в возможность перемен именно на казенной сцене с ее огромным бюрократическим аппаратом, постоянным усиленным цензурным и собственно административным надзором, когда каждый высокопоставленный чиновник мог давать указания и высказывать свои соображения? По-видимому, да - хотя бы по одному тому, что вместе с Теляковским приходит целый ряд талантливых артистов, молодых постановщиков, о которых вообще прежде никто не думал.
Представляя себе смысл провозглашенных Частной оперой перемен, Теляковский не менее настойчиво стремится привлечь и художников. И вот в одном из художественных журналов 1900 года появляется заметка: «Московские художники К.Коровин, А.Головин и Н.Досекин приглашены Московской конторой императорских театров к участию в новых постановках настоящего сезона.
Коровину поручена постановка балета «Лебединое озеро», им же исполнены некоторые декорации к только что возобновленной «Русалке» Даргомыжского... Художники исполняют не только рисунки костюмов и эскизы декораций, но и сами пишут эти декорации».
Следующая страница...
|
