|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава третья. Эти особенные люди…
"Наиболее нравились мне Врубель, Коровин и Серов. Сначала эти люди казались мне такими же, как и все другие, но вскоре я заметил, что в каждом из них и во всех вместе есть что-то особенное."
(Ф.И.Шаляпин)
Прямое полотнище улицы здесь всегда кажется пустынным. Непрерывные ленты троллейбусов, машин скользят, как приводные ремни невидимой передачи - вперед, назад. Редкие пешеходы незаметно исчезают в воротах, переулках.
Небольшие нарядные дома в разливе неохотно отступившей зелени молчаливы своей настороженной пустотой: жильцов давно сменили учреждения, и вечерами в окнах загорается все меньше огней.
Ряд ровных молодых лип четкой строчкой просматривается вдаль. И почему-то кажется, что это безлюдье праздника, когда все уже где-то собрались и только последние опоздавшие торопятся их догнать - на Пушкинской площади, которая вырисовывается вдали мостовым навесом кинотеатра «Россия», или у Садового кольца, где ослепительным фонтаном солнечных брызг встают голубеющие башни новых домов.
Щедро разливающееся по улице солнце только краем затекает в Старопименовский. После первого углового особнячка, где изо дня в день сменяют друг друга в больших зеркальных окнах потрепанные куклы - детский сад! - этажи домов сдвигаются, теснят друг друга.
Густые тени западают на тротуарах, и неверные солнечные блики от высоко поднявшихся деревьев жидкой сеткой ложатся на каменные стены, путаются в траве кое-где выступивших газонов.
За Садовым кольцом пролет Малой Дмитровки сменяется широкой и пустынной когда-то Долгоруковской - Каляевской. Нет лип. Серый разлив асфальта плещется от дома к дому. Даже во дворах только кое-где увидишь одинокие деревья.
Машины спешат, набирают скорость, чтобы, не задержанные ни одной остановкой, исчезнуть в веселой сумятице Новослободской, где у колонн станции метро оживает «толкучая» Москва с горячими пирожками, лоточниками, палатками, непреходящими очередями у «дальних» - в микрорайоны - остановок автобусных экспрессов и где рядом - сверни лишь за угол! - прячется знакомое Сущево.
Есть люди, для которых счастье всю жизнь провести в одних стенах, на одном дворе, изо дня в день ходить по той же улице, видеть привычные лица, удовлетворенно и успокоенно наблюдая по ним неуклонный ток времени. «А знаете, я в этом доме уже двадцать лет», тридцать, сорок - и так до конца, как в медлительном повествовании старинного романа.
И есть другие, жизнь которых словно распадается на короткие главы. После каждой главы надо подвести свой внутренний итог и начинать новую, если удастся, на новом месте, в иной обстановке, как на чистом листе бумаги, в неиссякающей жажде и ожидании впечатлений, ощущений, интереса к жизни.
Нужда заставляет только что приехавшего в Москву Чехова-студента ютиться в полуподвале, а с приездом семьи в немногим лучше втором этаже того же замызганного дома на Трубной улице. По сравнению с Трубной, ее нравами даже Сущево смотрится районом благополучных и благоденствующих людей.
Но достаточно чуть оправиться с деньгами, получить университетский диплом, и Чехов не просто находит лучшую квартиру - он уезжает в другую, по тем временам противоположную часть Москвы - за реку.
И хотя жизнь на Большой Якиманке, нынешней улице Димитрова, отличается сомнительными удобствами - темный первый этаж былого барского особняка, где парадные комнаты над головой сдаются кухмистером под поминки и свадьбы,- зато никаких воспоминаний. Все иное, все иначе.
А к 1890 году, оставив так быстро обжитой дом Корнеева на Садовой, Чехов перебирается в крохотный деревянный флигелек на Малой Дмитровке, которая ног сит теперь его имя. И кто знает, какую роль в выборе этой последней московской квартиры семьи Чеховых перед окончательным переездом в Мелихово сыграл Коровин, поселившийся здесь же несколькими годами раньше!
Сущево, казалось, кончилось раз и навсегда. Вместе с училищными заботами и огорчениями, памятью о Саврасове, первыми выставками и первыми театральными пробами. «У меня в Долгоруковской»,- станет говорить теперь Коровин с непередаваемым оттенком тепла, радости, почти гордости. А ведь никакого насиженного гнезда здесь никогда не было.
Одна за другой будут меняться квартиры, вернее комнаты для жилья и работы - специально устроенных мастерских Коровин никогда в Москве не имел,- но все на Долгоруковской и в Старопименовском, в полюбившихся или, может быть, вымечтанных за годы юности местах: все та же Сущевская часть, но никакого сравнения!
Но вот в каком из этих домов, существующих или уже успевших исчезнуть, была их первая общая мастерская, где они начали работать вместе, чтобы потом, разойдясь по разным мастерским, отдавшись разным путям в искусстве, остаться самыми близкими друг другу людьми?
«Наиболее нравились мне Врубель, Коровин и Серов,- назовет их имена Ф.И.Шаляпин после первой встречи в Частной опере на Всероссийской Нижегородской выставке, где гастролировала вся труппа.- Сначала эти люди казались мне такими же, как и все другие, но вскоре я заметил, что в каждом из них и во всех вместе есть что-то особенное».
Тогда, в 1896 году, их дружба насчитывала многие годы. Она осталась неизменной и до конца их жизни. Коровин может отказаться от участия в парижской антрепризе С.П.Дягилева, потому что резко ухудшилось состояние безнадежно больного Врубеля. И он отменит необычайно пышно задуманное празднование своего пятидесятилетия, потому что не стало Серова:
«Какие слова и цветы заполнят мою душевную пустоту». Впрочем, все, что возникло, возникло вокруг Коровина, его неспокойного духа, благожелательности и безмерной пытливости, которая делала для него из каждого человека, тем более художника, увлекательнейшую загадку, которую непременно надо было разгадать.
Встреча оказалась неожиданной и случайной. Июль 1886 года. Имение Трифоновских на Полтавщине. Претендующие на меценатство хозяева позволяют писать этюды Коровину и приглашают гувернера из знакомой семьи сделать портрет своего умершего сына, точнее - повторить в цвете фотографию. Этот гувернер - Михаил Александрович Врубель.
Работа у гувернера не клеится. Каждый день он предлагает новое, совсем иное решение портрета ребенка, но хозяева настаивают: у Колечки были голубые глаза, не такая голова, не такое лицо. Все должно быть, как на фотографии. Родственник хозяев, «дядя военный», ищет сочувствия у Коровина:
«Я ему говорю: «Михаил Александрович, голова очень велика и глаза нужны голубые», и дал ему честное слово, что так было. Знаете, что он отвечал? - «Это совсем не нужно!»
«Но при этом, надо заметить...- вспоминает Коровин,- характерно то, что этот дядя, простой и добрый человек, столь озабоченный и обеспокоившийся Михаилом Александровичем, даже не вздумал посмотреть, что я писал тут, около него».
Следующая страница...
|
