|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава пятая. От Мурмана до Парижа, продолжение
12 декабря 1896 года Шаляпин выйдет на московской сцене в премьере им самим выбранной и для него специально поставленной - «Псковитянке». Декорации напишут Виктор Васнецов и Коровин, но особенно займется Коровин Шаляпиным, который в созданном им облике останется навсегда в памяти москвичей.
«Я помню, измерил рост Шаляпина и сделал дверь в декорации нарочно меньше его роста, чтобы он вошел в палату наклоненный и здесь выпрямился, с фразой:
- Ну, здравия желаю вам, князь Юрий, мужи-псковичи, присесть позволите?
Так он казался еще огромнее, чем был на самом деле. На нем была длинная и тяжелая кольчуга из кованого серебра. Эту кольчугу, очень древнюю, я купил на Кавказе у старшины хевсур. Она плотно облегала богатырские плечи и грудь Шаляпина. И костюм Грозного сделал Шаляпину я. Шаляпин в Грозном был изумителен.
Как бы вполне обрел себя в образе сурового русского царя, как бы принял в себя его непокойную душу. Шаляпин не был на сцене, был оживший Грозный».
Все сплеталось в тугой и неразрывный клубок. «Соблазны Саввы» - теперь Частная опера располагала великолепной сценой, немногим уступавшей казенной и располагавшей достаточными техническими возможностями для самых сложных постановок, и как Коровину не пережить нового сильного увлечения театром.
В одном только сезоне 1897-1898 года 12 ноября проходит премьера «Хованщины», для которой Коровин делает костюмы и пишет вместе с С.В.Малютиным декорации по эскизам А.Васнецова, 20-го того же месяца - «Орфей», декорации для которого выполняются Коровиным по эскизам В.Д.Поленова.
Наконец, 26 декабря проходит целиком в коровинском оформлении «Садко», ставший настоящей сенсацией Москвы.
Один из участников постановки вспоминал:
«В подводное царство спустилось страшное глазастое чудище; оно качалось и вращало глазами, распуская огромные плавники, дно было затянуто морскими водорослями, в пролетах светились морские звезды и проплывали через сцену затейливые рыбы и разнообразные морские обитатели причудливых форм и красок; освещенное морское дно казалось волшебным царством, где на самом деле Садко повенчается с царевной Волховой,- так верилось, ибо картина зачаровывала. Не менее колоритным и красочным зрелищем получилось «Торжище» с расписными, резьбой украшенными, кораблями.
Красавец «Сокол-корабль», готовый к отплытию с Садко и его «дружиной хороброю» в чужие страны, давал яркий, солнечный, красочный аккорд, и сказка выливалась в необыкновенные, мажорные; радостные настроения...»
Но Коровин не ограничивается одним оформлением спектакля. Он видит его образ в действии и теперь деятельно начинает вмешиваться и в постановку, тем более что роль оперного режиссера продолжала оставаться ничтожной.
Певец В.С.Шкафер пишет: «В «Подводном царстве» художник К.А.Коровин и С.И.Мамонтов ввели «серпантин». Кто бы рискнул этот номер, взятый с. эстрады кафешантана Омона у французской этуали, пересадить на оперную сцену и его к месту и кстати использовать?..
Ритмические движения на разных плоскостях сцены танцующих фигур, очень картинно развевающиеся складки шелковых тканей, в своих преломляющихся тонах и линиях, освещенные светом прожекторов, давали иллюзию подлинной водной стихии, в момент торжества Морского царя... «Странно и непонятно,- рассуждали в публике,- такая интересная и большая опера «Садко» и не на сцене Большого театра!..»
А кому бы могло показаться не странным, как создавалась каждая постановка? Что с самого начала, с первого знакомства с партитурой, первое место отдавалось художникам?- В маленьком, деревянном домике все на той же Долгоруковской, где жила одна из ведущих певиц труппы, Т.С.Любатович,- сумел же Коровин приохотить к любимым местам всех друзей и знакомых! - чуть не каждый вечер собирались Коровин, Серов, Врубель, поселившийся тут же; во дворе, в крохотном кирпичном флигельке Шаляпин,- актеры труппы.
Обсуждения, наметка образов, внешнего вида и поведения действующих лиц, бесконечное блуждание по партитуре, репетиции. Роль художника - она оказывалась совершенно особенной. Именно живописец как бы вызывал к реальному существованию, действию намеченный им эмоциональный колорит, настроенность и чувство темы.
Разве дело могло свестись к так или иначе написанным задникам и кулисам? Как очень точно скажет впоследствии Н.В.Поленова, «артистам, привыкшим к известным приемам, сроднившимся с театральным шаблоном, вначале трудно было применяться к новым требованиям, расстаться с общепринятым для известной роли костюмом, с высокими каблуками, атласом и шелком, уразуметь связь своего пения и своей игры с общей художественностью постановки. Но люди чуткие, талантливые скоро поняли весь смысл этого направления. Среди них первое место занял Шаляпин.
Его, как великого художника, вообще повлекло в ту художественную среду, которая образовалась около Частной оперы...». И в это время новой увлеченности театром приходит неожиданный и огромный по объему работы заказ - Коровину предлагается одному создать и оформить русский отдел на Всемирной выставке, которая должна была состояться весной 1900 года в Париже.
За углом гостиницы «Националь» стеклянный кристалл нового корпуса, еще чуть чужого и уже прижившегося в устье просторной, как площадь, улицы Горького. И только где-то, в уголках памяти, еще встает, казалось, навсегда запомнившийся и так просто стершийся облик старого дома - три одинаковых этажа, простой пересчет окон, сплошная пестрядь вывесок: «Молоко», «Книги», «Хлеб» и еще какие-то ателье, какие-то затянутые занавесками, припавшие к самому асфальту витрины.
Все здесь было лучшим - и булочки, и масло, и книги в развале покосившихся прилавков над щербатым дощатым полом, щедро политым водой из садовой лейки. Как-никак самый «центр», как-никак бывшая Тверская! Зато со двора чернеющий провал подъезда, растоптанные лестницы, сумрак некончающихся коридоров. И двери - с фамилиями и без фамилий, с звонками и распахнутые настежь, чтобы легче дойти до разноголосой шумной толчеи кухни, одной на весь этаж.
Да и как иначе - бывшая гостиница «Лондон» не годилась под семейное жилье. Но в те, гостиничные, годы Коровин предпочел ее Кокоревскому подворью. Было ли отсюда ближе к отнимавшему столько времени и сил Солодовниковскому театру, или сказалась память о Врубеле, который только что жил в «Лондоне» и здесь же в номере написал знаменитую «Гадалку», только Коровин устраивает в гостинице и свою мастерскую. К тому же новый заказ обещал на многие месяцы жизнь на колесах.
Было в «Лондоне» и людно и беспокойно, мешало отсутствие электричества - приходилось обходиться керосиновой лампой. Впрочем, все казалось слишком недолгим, временным.
Следующая страница...
|
