Конст.Коровин, 1893

Размышляя над этим, следует иметь в виду ряд обстоятельств.
Коровин был знаком с лучшими произведениями русских писателей. По его словам, с самых ранних лет он «зачитывался книгами» и «был влюблен» в Шекспира, Пушкина, а также Лермонтова, стихотворения которого «прямо обожал». Нередко он вкрапливал в свою речь те или другие строфы из классических стихотворений русской литературы и цитировал, в частности, Некрасова, революционную поэзию... Позже ему, как художнику императорских театров, пришлось доскональнейшим образом изучить немало произведений отечественной и мировой литературы. Не прошло, конечно, бесследно для Коровина и его личное знакомство с Мельниковым-Печерским, Чеховым, Горьким, Буниным, Куприным, Телешовым, Голоушевым и другими писателями.
С молодых лет Коровин был непревзойденным рассказчиком, способным часами приковывать к себе неослабное внимание слушателей. Даже Чехов был поражен этим качеством Константина Алексеевича: «Два дня подряд приходили и сидели подолгу художники Коровин и бар. Клодт; первый говорлив и интересен, второй молчалив, но и в нем чувствуется интересный человек», - писал Чехов жене 7 апреля 1904 года.
Все знавшие Коровина с неподдельным восхищением отмечали его исключительную способность ярко, с редким юмором изображать в лицах диалоги, сцены, его поразительное умение расцветить заурядный жизненный случай... Вот что, например, говорил Александр Бенуа о Коровине, «очаровательном врале», «с душой нараспашку»: «А каким рассказчиком был этот красивый и пленительный человек... Чудесно умел рассказывать Шаляпин, и нельзя было не заслушаться Федора, но из этих двух я все же предпочитал Коровина. Шаляпин повторялся, у Шаляпина были излюбленные эффекты, а актерская выправка сказывалась в том, что эти свои эффекты он слишком заметно подготовлял. У Коровина быль и небылица сплетались в чудесную неразрывную ткань, и его слушатели не столько «любовались талантом» рассказчика, сколько поддавались какому-то гипнозу. К тому же память его была такой неисчерпаемой сокровищницей всяких впечатлений, диалогов, пейзажей, настроений, коллизий и юмористических деталей, и все это было в передаче отмечено такой убедительностью, что и не важно было, существовали ли на самом деле те люди, о которых он говорил; бывал ли он в тех местностях, в которых происходили всякие интересные перипетии; говорились ли эти с удивительной подробностью передаваемые речи, - все это покрывалось каким-то наваждением, и оставалось только слушать да слушать».
Художник и коллекционер С.А.Щербатов, член Совета Третьяковской галереи, встречавшийся с Коровиным и в послереволюционные годы за рубежом, писал, что «если делить людей на «колоритных» и «бесцветных», то «живописность» и «колоритность» Коровина были поразительны». «В этом, - считал Щербатов, - была и до глубокой старости сохранившаяся большая прелесть его - несравненного, талантливого рассказчика, балагура и веселого сотрапезника». Шаляпин, по словам Щербатова, часами состязался с Коровиным «в рассказах и анекдотах из русской жизни».
Сам не лишенный таланта острослова художник В.В.Переплетчиков, как можно судить по его дневниковой записи от 7 сентября 1902 года, явно уступал в этом Коровину: «Конечно, есть деловые разговоры, а есть и так - поэтическое произведение... Возьмем, например, Константина Коровина, иногда он в своих импровизациях достигает настоящей поэзии. Я не хочу сказать, что разговоры эти гроша медного не стоят, нет, я сам большой охотник до них, в эти минуты многому веришь. Иногда у себя вечерком Коровин импровизирует увлекательно, особенно когда он чувствует атмосферу благоприятную. Импровизация касается всего, жизни, искусства».
По прошествии многих лет современники не могли забыть то, что услышали от Коровина. «Как же талантливо и ярко рассказывал он их, - с восхищением писал на склоне лет В.С.Мамонтов, - если через 60 лет, протекших с тех пор, я помню все его повествования почти до мельчайших подробностей». Подобные высказывания встречаются неоднократно в мемуарных записях современников. Коровина-рассказчика можно ярко представить себе, глядя на его фотографию, исполненную в начале 1930-х годов в Париже фотопортретистом Дмитрием Вассерманом.
Учитывая общительный и экспансивный характер Константина Алексеевича, можно сказать, что он почти ежедневно в течение десятков лет оттачивал и отшлифовывал свои импровизации, придавая им в конце концов вполне законченную форму. Таким образом, еще тогда, когда Коровин в кругу друзей делился различными историями и случаями из своей жизни, он, сам того не ведая, исподволь как бы готовился к писательской деятельности.
В частично дошедшем до нас архиве художника, преимущественно дореволюционных лет, имеются материалы, которые свидетельствуют о том, что временами у Коровина была насущнейшая потребность записывать свои впечатления, мысли, высказывания товарищей. Делал он это, как видно из этих заметок, эпизодически, когда у него что-то не клеилось и он бывал не в духе. Самая ранняя из них относится к 1890 году.
Совершенно неосновательным является утверждение искусствоведа Н.М.Молевой о том, что «мысль написать воспоминания впервые появляется у Коровина в начале 1890-х гг.». Тогда художнику было около тридцати лет, у него не имелось часа свободного: помимо живописи он был увлечен театральной работой, едва поспевая делать декорации и костюмы к быстро сменявшимся постановкам. Такой лихорадочный темп жизни продолжался годами. Если ему и приходилось в силу некоторых обстоятельств высказываться по вопросам искусства или делиться воспоминаниями, то это было на ходу, в кругу представителей печати.