Конст.Коровин, 1893

- Ну, - сказала тетка, - ты мне не говори про Петра Афанасьевича. Он - дрянь.
А почему дрянь - я так и не узнал. Петр Афанасьевич видел меня у Дубинина и говорил мне:
- Ты много смеешься, ты не серьезный. Надо влиять на всех. Ты будь Серьезный и не смейся, тогда ты будешь влиять.
Дубинин тоже на охоте как-то сказал мне:
- Петр Афанасьевич из себя умного делает больно - «кто я». Он ведь против царя, у него все дураки. А он сам дурак. Сквалыга. Лечил его, а он хошь бы што. Пиджачишко у него попросил, дак не дал. У него все виноваты, а он у всех бы себе все взял... Знаем мы этаких-то. Они только говорят - за народ, что народ страдает, а он сам вот у этого народа последние портки свистнет. Девчонку-то брюхатую - бросил. А от сраму уехал из Волочка.

У меня появилось новое увлечение. На больших картонах красками, которые я купил в порошках в москательной лавке в Вышнем Волочке, с гуммиарабиком и водой, писать картины мест, которые я встречал в бесконечных хождениях с Дубининым по лесам, трущобам, рекам, кругом озера. Костры, стога, сарай - писать от себя, не с натуры. Ночи, тоскливые берега... И странно, почему-то нравилось все изображать тоскливо, печально, унылое настроение. И потом вдруг мне показалось, что это не то. Трудно мне было брать эти банки с кистями, красками и нести с собой картину. Далеко в те красивые места, которые мне нравились, чтобы писать с натуры. Писать с натуры - это совсем другое. И трудно было писать быстро сменяемый мотив нависших туч перед грозой. Это так быстро менялось, что я не мог схватить даже цвета проходящего момента. Не выходило - и потому я стал писать просто солнце, серый день. Но это невероятно трудно. Немыслимо постигнуть всю мелкость рисунка природы. Например, мелкого леса. Как сделать этот весь бисер ветвей с листьями, эту траву в цветах...
Мучился ужасно. Я заметил, что в картине, которую видел, пишутся не близкие предметы природы, а как-то на расстоянии, и я тоже старался делать в общем. Это выходило легче.
Когда приехал мой брат Сережа, который был уже в Москве в Училище живописи, ваяния и зодчества, то долго смотрел мои работы. И сказал мне:
- Молодец. Я вижу, у тебя хорошие краски, но ты не умеешь рисовать. Странно - что писал он с натуры, мне не нравилось.
- Чтобы выучиться рисовать, - говорил мне брат, - нужно рисовать людей, рисовать молено и краской (так как я думал, что рисовать только карандашом можно).
Тогда я стал рисовать друга своего Дубинина и мучил его ужасно. Да еще рядом хотелось написать его собаку Дианку. Это просто невозможно, до чего трудно. Мне казалось, что это совершенно нельзя написать. Дианка вертится, Дубинин тоже ворочает голову во все стороны, и я должен был постоянно переделывать. Так я и не мог дописать с него картину и подарить ее Дубинину. Дубинин говорил:
- Картина хороша, только усов у меня эдаких нет. Чего же усы-то сделал рыжие, а у меня усы-то черные. Ты черной краской делай.
Я для удовольствия сделал ему черные усы - все испортил. Усы прямо лезут одни, хоть ты что. А Дубинину нравилось и он сказал:
- Вот теперь правильно...
И очень был доволен, и все его приятели говорили:
- Похож:. Усы вот как есть его.
«Ерунда, - думал я. - Усы просто безобразные».
Было горе у меня: собаку я нашел себе, а держать дома нельзя. Бабушка не позволяла. Собаку - ни под каким видом. А Дубинин тоже мою собаку не держал:
- Что же, - говорил, - завел кобеля, Дианку испортит, пойдут щенки не охотничьи.
- Как же не охотничьи щенки. Мой же Польтрон - сеттер. А Дубинин смеется:
- Какой, - говорит, - сеттер. Был раньше.
Держал собаку на стороне, у одной вдовы, которая любила собак. Носил ему еду, каждый раз думал, когда ел, что отнесу Польтрону. Такой чудный Польтрон. Когда я его купил за полтинник у охотника, то привел его на веревочке к бабушке. Покормил его молоком на кухне, но в дом его не пустили. Повел его по улице искать, куда его поместить, пошел к Дубинину и с веревочки его спустил. Он и побежал от меня в сторону, у забора, у огорода... Я бегу за ним, а он от меня. Кричу: «Польтрон, Польтрон». Он обернулся и побежал дальше. Я за ним: «Польтрон», - кричу я и заплакал. Польтрон остановился и подошел ко мне. Польтрон больше не бежал от меня. И пошел со мной. Дубинин посмотрел на Польтрона и не оставил его у себя. Только к вечеру, по совету Дубинина, я его увел к заводскому водохранилищу, и приютила его пожилая толстая добрая женщина. Она гладила его голову и поцеловала.
- Пускай, - говорит, - у меня живет, у меня всегда собаки жили, а теперь нету...
И Польтрон жил у нее. Я заходил к ней, брал его с собой на охоту, и в первый же день ушел очень далеко с Поль троном, к Осеченке. Зашел в лес, в места, которых не знал раньше, и не знал, где нахожусь. Места глухие, у высокого дубового леса, где была болотина.