|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава третья. Эти особенные люди, продолжение
Коровин на всю жизнь запомнит метаморфозы врубелевского портрета. Один раз он «написал желтой охрой с зеленой, ярким центром губы киноварью, византийскую форму, как тон икон». И Коровин замечает: «Было красиво - и особенно. Мальчик был похож, но жутковато смотрел белыми зрачками».
Другой раз - «лицо бело-голубое в два раза больше натуры, глаза зеленые, зрачки черные. Он был весь мягкий, как вата, как облако». К вечеру того же дня «портрет опять был желтый, но другого тона, с дивным орнаментом герба сурикового тона, но такого орнамента, что я никогда не видел».
Врубель каждый раз решает новый образ, сложный и соотнесенный с собственными переживаниями, с собственными представлениями о жизни и смерти, размышлениями о них. Это может быть образ умершего, именно умершего ребенка и образ меланхолических, отстраненных временем воспоминаний о нем, образ острого переживания утраты и трагического сознания ее невосполнимости.
Именно напряженность чувства художника определяет формальный прием, и цветовое звучание, и пластическую переработку форм натуры.
В годы наиболее тесных контактов с Врубелем Коровин запишет: «Нужно быть умно оригинальным - от сердца в живописи».
Такая оригинальность не только возможна - она необходима, как неповторимые в своем звучании и соотнесенности с переживаниями человека модуляции правильно поставленного и хорошо разработанного голоса, позволяющие независимо от сознания говорящего естественно и точно передавать каждый оттенок его чувства, переживания.
Всего несколько, к тому же немедленно, прямо на глазах уничтожавшихся портретных набросков - художник имел обыкновение смывать оказавшиеся ему ненужными акварельные работы,- больше Врубелю нечего показать своему новому знакомому. Впрочем, его художественный багаж к этому времени еще очень невелик - участие в росписях киевских соборов, несколько акварелей.
Все знаменитые врубелевские картины будут написаны в будущем. У Коровина под рукой тоже всего несколько свеженаписанных этюдов. И тем не менее оба художника заинтересовываются друг другом. Это понятно для темпераментного и непосредственного Коровина и совсем необъяснимо для сдержанного, предельно требовательного ко всему, что касается искусства, Врубеля.
Блестящий собеседник, остроумный рассказчик, легко становящийся душой и центром каждого общества, Врубель закован в непроницаемую броню в отношении своего творчества. Он ни с кем не делится своими сомнениями, ни мыслями, никому и никогда не объясняет смысла примененных приемов, старательно избегает даже чисто профессиональных обсуждений.
Врубель был и останется таким со всеми, кроме Коровина: «У вас есть ум, Коровин, а у других чепуха». Во многом неожиданно для самого себя Врубель в первый же день приподнимает перед Коровиным завесу над своими киевскими днями, так благополучно выглядевшими в письмах к семье.
«Знаете, в Киеве я недавно зашел в маленький ресторан, спросил обед, но знал, что денег у меня нет. Я хотел есть. Когда я съел обед, я сказал, что денег у меня нет... «Вот возьмите мою акварель, которая была при мне в свертке». Они не стали смотреть и требовали денег. Но дочь хозяина посмотрела и сказала: «Это стоит все же рубля. Хотя ничего нельзя понять, но красиво».
Понимаете, она сказала: «Красиво!» И меня отпустили. Я потом выкупил акварель - с чем-то два рубля был счет - ее с радостью отдали мне назад. Вы понимаете, Коровин, я художник, и никому не нужен».
Непонимание ранит тем больнее, что Врубель отчетливо сознает значительность того содержания, которое вкладывает в свои работы, того драматического эмоционального заряда, который способен в них передать.
По сравнению с его положением положение Коровина, готовящегося получить звание классного художника - Врубель не приобрел этого звания никогда, как никогда и не стремился к каким бы то ни было знакам официального признания,- участвующего в выставках, имеющего прессу, наконец достигшего значительных успехов в театре, представляется процветающим.
И сколько нужно было почувствовать внутреннего доверия к Врубелю, чтобы признаться в том, что так старательно скрывал в Москве от самого себя и тем более от окружающих самолюбивый Коровин: «Вы, Михаил Александрович, говорите, что я признан. Знаете ли, что же вы говорите,- мои вещи тоже никому не нужны. Я продаю за гроши, а пишу декорации».
Признание горькое, а ведь Поленов и все друзья настаивали на том, чтобы Коровин занялся одной станковой живописью, и его постоянное обращение к декорациям всем казалось капризом человека, стремившегося уйти от серьезных задач живописи.
Между ними небольшая разница в возрасте - Врубель на 5 лет старше - и огромная в образовании. Врубель окончил университет. Его отличает редкая начитанность, знание иностранных языков, глубокие и разносторонние познания в истории и практике искусства. И характерная подробность.
Насмешливый, беспощадно-ироничный Врубель никогда, даже в годы самой тесной дружбы, не назовет Коровина «Костенькой» - то же предубеждение, которое заставляло Прянишникова ополчаться на «сладенькие» выражения - «этюдик», «уголечек», «красочки».
Масштаб и характер дарования Коровина исключали в представлении Врубеля самую возможность шутливо-снисходительного тона, который, кстати сказать, стал совершенно обязательным в обстановке мамонтовского кружка.
Для Коровина бесконечно много значит сознательное и целеустремленное трудолюбие Врубеля, его умение буквально штурмовать каждую возникающую перед ним задачу во множестве набросков, рисунков, акварелей. Неизменно сохраняя всю непосредственность отклика на сюжет, он как ученый выверяет все возможные пути воплощения этого сюжета.
И со временем Коровин скажет ученикам: «Напрасно думать, что живопись одному дается просто, без труда, а другому трудна. Вся суть в тайне дара, в характере, и трудоспособности. Ни на что не обращает внимания сам автор, этому нельзя выучиться.
Сальери изучил и фугу, и гармонию, а гуляка Моцарт и не говорил о том, что он постиг и гармонию и всю теорию музыки и притом имел еще одну небольшую вещь - гениальность.
Посмотрите рисунки Врубеля в Академии, и вы увидите, как серьезно и как строго относился Врубель к рисунку. Его набросок портрета Брюсова говорит, каков он был рисовальщик. Чтобы рисовать так, нужно, ах, ах, как много, серьезно работать».
Но при всем интересе художников друг к другу их встреча оказывается совсем непродолжительной. Коровин вспоминает, что должен вскоре уехать в Москву. Время пребывания у Трифоновских Врубеля достаточно точно определяется его собственным письмом, хотя и без даты, что ему пришлось неделю назад уехать в поместье, и письмом отца художника, который досадует:
«Ведь кто бы мог ожидать, что Миша, который так крепко засел в Киеве, так занят работой, что не может в течение 2-х лет навестить нас, вдруг выехал из Киева и гостит в деревне... более недели». Считанные дни, и тем не менее...
Следующая страница...
|
