|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава третья. Эти особенные люди, продолжение
Дни совместной работы Коровина и Врубеля в мастерской на Долгоруковской время от времени прерываются. Случайные заказы, неожиданно появляющиеся перспективы поездок близких и дальних разделяют товарищей. Написав первый вариант «Демона» - впервые он был выставлен через двенадцать лет - и закончив серию иллюстраций к Лермонтову для юбилейного издания, Врубель снимает отдельную комнату в Большом Харитоньевском переулке.
Недавно отстроенный доходный дом, тихие лестницы, большие квартиры. Поселившись поблизости уже после смерти Врубеля, Коровин не раз подойдет к подъезду, засмотрится на два знакомых окна. Всего два.
Оказавшийся проездом в Москве отец Врубеля оставит еще одно описание жилья художника: «Живет в одной комнате (о дву окнах) у хозяйки Печковской. Обстановка - кровать, диван, два простые стола, два стула, мольберт и лампа (без колпака), затем - что говорится - ни ложки, ни плошки, и, кажется, даже нет черного сюртука... а в кармане несколько монет».
Врубелю этого вполне достаточно, чтобы работать над своими прославленными иллюстрациями к «Демону».
Впрочем, Врубель будет постоянно возвращаться к Коровину - слишком будет недоставать друга, слишком острым окажется чувство одиночества. И спустя много лет, в 1909 году, ослепший и переставший узнавать людей Врубель в стенах психиатрической клиники скажет, что по-прежнему помнит только Костю Коровина «и его брата».
И снова Долгоруковская, сбивчивые, будто все еще не пережитые, но отодвинувшиеся в прошлое воспоминания Коровина: «В это лето мы, я и Михаил Александрович, как-то со всеми поссорились - что-то было острое, всё возненавидели, и вообще жизнь наша считалась не положительной.
Нужда схватила нас в свои когти, и мы целые дни сидели в мастерской, иногда ходили в Петровское-Разумовское, где много говорили, а потому не скучали и были довольны смехом, который не покидал нас, дружбой и исключительно новизной.
Но жилось тяжко...» Коровин обходит молчанием, каким переживанием стала для него летом того же 1895 года попытка самоубийства И.И.Левитана, казалось бы, уже признанного, всеми и по заслугам оцененного.
1896 год. Врубелю удается устроить заказ на два огромных панно, которые должны быть помещены над экспозицией отдела живописи Всероссийской выставки в Нижнем Новгороде. В конце концов, всего лишь оформительская работа - Врубелю нечего и думать о том, чтобы оказаться в числе художников, представленных в самом отделе.
Неделя работы, напряженнейшей, фанатически самозабвенной, и два колоссальных эскиза - «Принцесса Грёза» и «Микула Селянинович» как воплощение двух человеческих возможностей - силы физической и силы воображения, разных по композиции, по цветовому решению и бесконечно близких друг другу напряженностью переживания художника.
Это был мир, не похожий на окружающий, но необычайно живой, убедительный и доказательный, который был связан с реальностью самим своим существом - человеческим пониманием и человеческой трактовкой темы.
Но это был и дух современной России, охваченной стремительным ростом промышленности и экономики, полной надежд на будущее и внутренне готовившейся эти надежды осуществить.
Трудно было даже предположить, какую реакцию вызовут врубелевские эскизы. Специальное жюри со специально вызванными из Академии художеств представителями решает их судьбу, и единодушное мнение - панно не могут быть помещены в павильоне: они помешают всей остальной живописи. Решение, равнозначное приговору.
В одном из писем от мая 1896 года Врубель пишет: «Я был в Нижнем, откуда вернулся только 22-го. Работал и приходил в отчаяние; кроме того, академия воздвигла на меня настоящую травлю; так что все время слышал за спиной шиканье. Академическое жюри признало вещи слишком претенциозными для декоративной задачи и предположило их снять.
Министр финансов выхлопотал высочайшее повеление на новое жюри, не академическое; но граф Толстой и великий князь Владимир (президент Академии художеств) настояли на отмене этого повеления... я и уехал из Нижнего; до сих пор не зная, сняли ли панно или только завесили».
Удар слишком силен, чтобы Врубель мог заставить себя вернуться к эскизам даже после того, как Мамонтов решает все же их показать на выставке в специально выстроенном павильоне. Но Коровин не может пропустить подобной возможности для друга.
Вместе с Поленовым они берутся написать огромные холсты - Врубель должен быть показан на Всероссийской выставке тем более, что действительная причина отказа слишком очевидна: несогласие с врубелевскими принципами живописи, тем новым искусством, которое он представлял.
Спустя много лет после смерти Врубеля Коровин напишет: «Критика наша за малым исключением занимается колебанием треножника артиста, совершенно выражая собой страшную психологию унтера Пришибеева, легкомысленно относясь к служению художника цивилизации, давая оценку ценностям совершенно и почти всегда мимо, что меня крайне удивляло - зачем это.
Мне казалось, что это закон несознательной воли, злобы, зависти, но все же явления этой злобы... совершенно дают мне право думать, что авторы этих памфлетов сердятся на сознание художника, боясь, что художник лучше других видит всю мелкую душонку их бытия».
Легкая паволока водяной пыли чуть касается засыпанной песком дорожки, обдавая лица прохожих едва уловимым дыханием речной свежести. Доцветают последние снежные кисти на раскидистых яблонях у фонтана. В звонких лучах весеннего солнца жесткими квадратами сереющих по краям камней встают колонны Большого театра.
У приземистых, густо желтеющих стен с щегольским росчерком оконных арок удобно сидит Островский в тяжелых полах небрежно запахнутого халата. Нетерпеливо застывающий поток машин рвется в сторону, на простор проспекта, мимо праздничной непонятной пестряди букв на фасаде «Метрополя».
А высоко вверху легким радостным всплеском встают белесые волны, полный парус могучей накренившейся ладьи и люди, зачарованно заглядевшиеся на призрачную женскую фигуру - «Принцесса Грёза», давно ставшая такой привычной и обязательной частью города, еще один врубелевский уголок, в создании которого принял участие Коровин.
Он оказался одним из руководителей перестройки «Метрополя» в первых годах нашего столетия и, несмотря на злейшую критику консервативной печати, сумел добиться, чтобы работа Врубеля теперь уже навсегда осталась на улицах Москвы.
Следующая страница...
|
