|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава шестая. Праздник души и глаза, продолжение
Призрачный и мгновенный мир театра. Каждое слово, звучание, движение, нота здесь неповторимы, и в конце концов так же короток век театральной декорации. Она может послужить десяткам спектаклей, но все равно обветшает, станет непригодной тем скорее, чем раньше театр обратится к новой постановке, захочет по-новому «прочесть» оперу или балет.
Блестяще развернувшийся талант Коровина увлекает и по-своему пугает современников, особенно товарищей по искусству. Слишком недолог век и декоративных панно, которыми так восхищалась Европа, и театральных декораций.
И дело не в том, что Коровин не пишет картин. Он работает над ними постоянно и так же постоянно показывает их на выставках. Речь идет о том, чтобы сохранить удивительную и неповторимую грань коровинского таланта - именно декоративный его дар.
В 1904 году в одном из художественных журналов появляется заметка, связанная со строительными работами по переоборудованию Третьяковской галереи: «Перестройка Третьяковской галереи закончена. Новая лестница, тянущаяся длинной лентой между двумя голыми, белыми стенами, производит скромное, но грустное впечатление.
Стены эти как бы предназначены для того, чтобы быть покрытыми живописью. Надо надеяться, что совет галереи примет все зависящие от него меры к тому, чтобы бедная и слишком скромная лестница украсилась достойной музея живописью; это сделать тем более легко, что в распоряжении совета имеются необходимые для сего средства и художник. Мы говорили, конечно, о К.А.Коровине.
Значение этого замечательного художника заключается именно в его необыкновенном декоративном даровании. Странно подумать, что через каких-нибудь несколько лет, когда блестящие декорации Коровина, исполненные им для различных частных и казенных театров, осыпятся и сгниют,- от творчества этого замечательного художника почти ничего не останется».
Так бывает редко, и все же бывает. Опасение автора статьи, носившее скорее риторический характер и рассчитанное на то, чтобы заставить наконец руководство Третьяковской галереи обратиться к творчеству Коровина, оказалось пророчеством и каким же страшным.
Коровин, конечно, не получил предполагаемой росписи, но спустя десять лет, 2 мая 1914 года, случайный пожар, вспыхнувший в депо декораций московских императорских театров, уничтожил действительно все, что было создано Коровиным в Москве со времени прихода на казенную сцену. Десятки спектаклей, сотни декораций и - пустота.
Перечислять потери - зачем? Внешне спокойно Коровин пишет Теляковскому: «Не надо забывать, что сгорели окончательно: Демон, Фауст, Садко, Снегурочка, Салтан, Золотой петушок, Кармен, Онегин, Пиковая дама, Тангейзер, Жизнь за царя (Иван Сусанин), Зимняя сказка (кроме сада), и то все оборвано, Дон Кихот, Гибель богов, Валькирия, Борис Годунов, Золото Рейна. Балеты - все, шедшие в сезоне».
В другом месте художник добавит: «Надо сказать прямо, что потеря почти всего. Это верно. Что даже исправленное не продержится, потому что истлела и разрушилась ткань».
И, может быть, первый раз в жизни Коровина, когда не о чем стало спорить, вся пресса единодушно восприняла пожар как трагедию театра и собственно коровинского творчества. Впервые все появляющиеся заметки, статьи говорят о художнике с искренней признательностью и никто не сомневается в значительности того, что было им достигнуто.
Московская опера, наш Большой театр без Коровина - казалось, по выражению одного из современников, из зала вынесли разукрашенную, горящую огнями елку и праздник кончился. А ведь все было так легко предусмотреть, предупредить. Дело упиралось в пропитку специальным составом декораций, костюмов, всех вообще деревянных частей сцены.
Коровин говорил об этом давно, представлял образцы, расчеты, примеры - у богатейшей дирекции казенных театров не нашлось необходимых десяти тысяч рублей, суммы, в которую обычно оценивались декорации одной постановки.
«Надо сказать спасибо прессе,- сдержанно замечает Коровин,- она вся единодушно и трогательно отнеслась к трагедии погибшей ценности красоты и сгоревшей сказке... Газеты до сих пор посвящают трогательные заметки мне,- добавляет он.- Я получил много сочувственных писем и телеграмм из России и заграницы». Все это было доказательством широкого признания, но приобретенного слишком дорогой ценой.
Как ни крепился художник, удар оказался слишком силен, и оправиться после него полностью он не смог, тем более что удар этот не был ни первым, ни единственным.
Необычайно остро переживает Коровин в 1911 году смерть до конца остававшегося его ближайшим другом Серова. Потеря самого близкого на протяжении почти всей творческой жизни человека ощущалась им на каждом шагу. Если медленное угасание Врубеля позволяло постепенно примириться с горечью утраты, то уход Серова был совершенно неожиданным.
Под впечатлением этой смерти Коровин категорически отказывается от торжественного празднования своего пятидесятилетия. У него начинает развиваться грудная жаба, которая спустя несколько месяцев приводит к необходимости лечь в больницу, а главное, делает исключительно трудной и, с точки зрения врачей, просто опасной театральную работу, как связанную с постоянным и большим физическим напряжением.
Несмотря на слова некоторых современников, что Коровин в поздние годы редко писал декорации сам, приходится на основании многочисленных свидетельств признать, что Коровин не только сам осуществлял свои эскизы, но охотно брался и за осуществление чужих, если они в живописном отношении представляли для него интерес.
Художник тяготился чьей-либо помощью, если его вынуждали прибегать к ней обстоятельства. Его обычными и постоянными помощниками, причем работавшими достаточно самостоятельно, были художники Н.А.Клодт и Г.И.Голов, а также бравший подряды на исполнение декораций И.Е.Гринев, одно время державший сам антрепризу народного театра в Сыромятниках.
Следующая страница...
|
