|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава шестая. Праздник души и глаза, продолжение
Но в то время как все говорят о восстановлении погибших коровинских декораций - представить себе без них Большей, Малый театры уже невозможно,- Коровин категорически отвергает самую эту мысль. Да, потеря.
Огромная, во многом, для художника особенно, невосполнимая, но как же можно согласиться на простые повторения, когда есть возможность все написать заново, найти новые и, несомненно, изменившиеся за прошедшие годы решения. «Предложение Ваше, Аллегри и Логвина меня удивило. Что Вы! Господь с Вами,- пишет Коровин Теляковскому в ответ на предложение восстановить декорации по старым эскизам.
- Это совсем излишне, так как я организую дело с хорошими художниками, которые возьмутся от себя и сделают хорошо и ново.
А потому будет несомненно интересно смотреть постановки в новой концепции, а не повторение, подражательное прежнему».
Изменился и изменяется из года в год - театр, тем более меняется художник, его представление о музыкальных образах. И Коровину уже не терпится начать работу, совсем по-новому, с новыми исполнителями - вот где настоящая возможность привлечь всю молодежь из Московского училища живописи! - в новых помещениях и даже с новыми материалами.
Трудно себе представить, что только что лишившийся такого количества своих работ мастер может так увлеченно отстаивать необходимость шить костюмы из более дешевых тканей и применять к ним росписи, добиваться перестройки (кстати!) бутафорского дела и опять-таки, кстати, думать о новых постановках (почему не использовать молодых исполнителей?).
Коровин не теряет времени - он успевает снять под временную декорационную мастерскую манеж Александровского кавалерийского училища («Там уже настилают пол»), подыскивает одновременно вторую и требует от дирекции целых пяти. Вот тогда-то с помощью учеников Московского училища живописи, в частности его собственной, всегда переполненной до отказа мастерской, можно за полтора-два года и восстановить и обновить репертуар. И снова обязательства, обязательства:
к сентябрю того же 1914 года (через четыре месяца после пожара!) «Руслан и Людмила», «Иван Сусанин», «Демон», «Евгений Онегин», к 15 декабря - «Конек-Горбунок», к 15 февраля 1915 года - «Корсар», к апрелю - второй раз «Садко», к концу марта - «Ночь перед Рождеством», к сентябрю - «Сказка о царе Салтане» и «Богема»...
Казалось, задача, цель, простая необходимость усилий Коровина были слишком очевидны. Казалось бы, но художник со всей остротой начинает с первых же шагов ощущать неповоротливую, враждебную всякому начинанию тупость чиновничьей бюрократической машины. И даже Теляковский, давно возглавивший дирекцию всех императорских театров, не спешит прийти на помощь. Чиновничий дилетантизм заявляет о себе все время.
«В «Кащее» очень хорошо пел Мигай, этот тенор мог бы петь «Отелло» Верди, если бы с ним заняться режиссеру,- пишет Коровин,- но режиссеры, как Мельников, заняты делом не своим, а моим, больше археологией, и как каждый дилетантствующий всегда знает про все, главное беспокоит их художество, часто невежественно лезут в него, а своего дела, тоже художественного, не делают... и странно, до чего же они всё художественно поняли, именно живопись, и многие уж, к сожалению, рисуют...
И что такое за штука - эпидемия что ли какая - все хотят делать не свое дело, а другое, и если его не умеют, то всё же главным образом заняты тем, как учить другого делу, которого сам не знает, это вроде чумы».
Мешал административный аппарат, мешало собственное здоровье, когда время приходилось делить между больничной постелью и декорационной мастерской. Сердце все сильнее давало себя знать.
Начинается первая мировая война. Коровин постоянно выезжает на передовую и в действующую армию как консультант по вопросам маскировки. А в мастерской у него все меньше остается привычных помощников. Один за другим умирают в течение года с небольшим Г.И.Голов, Н.А.Клодт, И.Е.Гринев. Тормозила дело и проявляемая теперь администрацией забота о «вторых экземплярах» - все коровинские декорации решено было исполнять одновременно для московской и петроградской сцен.
Но если даже не все спектакли удалось вернуть к жизни, главное было сделано - роль художника в театре утверждена. Вернуться к старой рутине не представлялось возможным ни русскому театру, ни - после его блистательных гастролей в Париже - театру западноевропейскому. Не случайно коровинское оформление русских опер обходит все крупнейшие сцены мира - от Ла Скала, Ковент-Гардена до Метрополитен-оперы и балета Анны Павловой.
И все-таки до последних лет жизни, которые художнику пришлось провести во Франции, лучшим воспоминанием в его творчестве остается Москва. С оттенком досады, но и с внутренней гордостью он повторит на склоне своих дней: «Все же здесь нет таких постановок, какие были в Москве, в Большом театре». Жизнь художника-декоратора трудная, утомительная, неблагодарная: «Сколько я дней и ночей проработал в своей жизни, считая с 20 лет,- сначала у Мамонтова, потом Большой театр...
Я ведь хотел все же работать свое, то есть то, к чему я пришел в живописи. Ведь это моя музыка, мое искусство - я его люблю: оно же, кроме добра, в себе ничего не несет...»
Следующая страница...
|
