|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава шестая. Праздник души и глаза, продолжение
Если в мамонтовском театре Коровин начинал с отдельных попыток введения нового, то на казенную сцену он приходит зрелым мастером, и поэтому производимый им переворот проявляется сразу очень решительно, соответственно вызывая и резкое сопротивление среди консервативно настроенной части артистов и зрителей, и восторженную поддержку тех, кого манили новые горизонты.
Это была борьба напряженная, повседневная, когда художнику приходилось противостоять подчас совершенно неуловимому и невидимому врагу. Даже в живописи Коровин никогда не сталкивался с таким непримиримо враждебным отношением к своему творчеству, как в театре. Здесь против него, как и против Шаляпина, восставала вся долголетняя, освященная временем традиция, вся слаженная и катившаяся по неизменным рельсам художественно-бюрократическая машина.
Реакционная пресса открыто и неустанно обвиняла Коровина и Головина в нарушении исконно русских традиций, с одной стороны, в пренебрежении к Западу - с другой, а вообще в оскорблении общественного вкуса и антиэстетичности художественных решений.
В связи с этим Коровин в одном из писем пишет: «В сквере против Большого театра Московское Городское управление постоянно почему-то сажает пальмы и разные причудливые растения, которые очень плохо идут, дорого стоят и требуют большого ухода, не лучше было бы посадить елки. Чем они хуже пальмы? Когда я спросил Городского Голову «почему так?
Ведь вид этих пальм очень жалок», тот посмотрел на меня с удивлением и, очевидно, в душе поразился моим невежеством и резко сказал:
«Ведь мы из-за границы выписываем эти породы, они акклиматизированы для нашего холодного лета и климата».- Я хотел закричать «Ура!», а надо было бы кричать «Караул!» Это верно, елка - наше дерево, потому сволочь, а пальма заграничная... Культуры мало! Мало защиты жизни. Мало умения классифицировать людей, их ум, честь, способность, трудоспособность, их достоинство - словом, реальные силы.
Неумение классифицировать личности есть уже большой грех перед своей страной и ее будущим, то есть скопление неценных энергий. Вы говорите хорошо, так оригинально, я говорю оригинальность непричем - просто стихия, а так нехорошо. А все же Шаляпин вышел оттого, что был русский театр... а ведь 80 процентов русских людей - Шаляпины».
Но если с выступлениями печати Коровин еще так или иначе мирился, поддерживаемый большой группой передовых артистов, композиторов, наконец, зрителей, то значительно хуже дело обстояло с работой в самом театре, где те же возражения непосредственно сказывались на реализации замыслов художника. Противодействие здесь было слишком реально ощутимо, хотя обычно и скрыто.
«Система постоянного выпрашивания для блага дела,- замечает с горечью Коровин в письме Теляковскому,- отнимает массу нужного времени и бестолково теряется энергия». И Коровин, и Головин наталкивались на бесконечные мелкие неполадки, неурядицы, доводившие нелюдимого и замкнутого Головина до приступов тяжелой меланхолии, а Коровина - до бурных взрывов отчаяния, лишавших его на время трудоспособности и даже приводивших художника в нервную клинику.
Они набегают одно за другим - обязательства на написание все новых и новых декораций. Остается непонятным, откуда брал Коровин время для их выполнения, тем более для станковой живописи, которую не оставляет ни при каких обстоятельствах. «Обязательство. Москва. 15 февраля 1907.
Я, академик Константин Алексеевич Коровин, обязуюсь перед Дирекцией императорских театров предоставить к 15-му ноября 1907 г. в Московский Большой театр декорации к опере М.И.Глинки «Руслан и Людмила», состоящие из двенадцати картин...» Девятнадцатое декабря того же года: «...обязуюсь... предоставить к 15 октябрю 1908 года в Московский Большой театр декорации к опере Чайковского «Евгений Онегин», состоящей из 7-ми картин».
Седьмого мая 1908 года - к 1 ноября того же года в Большой театр к балету Глазунова «Раймонда». Двадцать восьмого декабря 1908 года обязательство предоставить к 20 января 1909 года 4 картины декораций к опере Гольдмарка «Зимняя сказка». Двадцатого февраля 1909 года следующее обязательство - к 1 октября того же года декорации 7 картин к балету Арендса «Саламбо», и так бесконечно.
Но 20 ноября 1908 года в «Русском слове» появляется как будто, между прочим, заметка «Болезнь К.А.Коровина». Досужему репортеру не терпится сообщить, что «известный художник К.А.Коровин заболел и находится в настоящее время в лечебнице д-ра Майкова. Болезнь на нервной почве». Репортера меньше всего интересовало, что приступ болезни начался у Коровина во время отпевания в церкви его старшего брата Сергея.
Но даже С.И.Мамонтову, приславшему осведомиться о его здоровье, Коровин не захочет открыть причины своего недуга: «Благодарю, дорогой Савва Иванович! Здоровье мое, слава богу, теперь лучше. Я вменяем - не верьте газетам. Устал от всяких гадостей, принимаю абсолютный покой. Ваш Коровин Константин. 20 ноября, Москва».
Правда, не в характере Коровина было уступать или изменять своим творческим принципам. Но, во всяком случае, вплоть до национализации театров после Октябрьской революции он постоянно сталкивается с невозможностью получить нормальные мастерские для писания декораций, происходят задержки с холстом, с выделением рабочих, то есть все те мелкие и на первый взгляд незначительные уколы, которые тем более способны отравлять жизнь.
Положение существенно облегчалось присутствием и поддержкой Теляковского, но внутренняя борьба продолжала оставаться изнурительной и непрекращающейся. Для художника и его отношения к делу характерно одно из писем 1914 года, в котором он говорит: «Многие подумают, что здесь я преследую выгоду. Это неверно. Так же неверно, как генералу, идущему в бой, платят жалованье и что он только за жалованье идет в бой...»
И этот бой приносит свои результаты, свои победы. Несмотря на всю громоздкость и сложность, театральная машина разворачивается по новому пути. Успехи совершающегося переворота с годами все сильнее дают о себе знать, и поэтому, когда в 1914 году поднимается вопрос о восстановлении и замене погибших декораций, Коровин может с полным основанием и внутренним удовлетворением сказать:
«Я прекрасно понимаю, что всякой фабрике можно сделать декорации в неограниченном количестве, но императорский театр должен стоять на высоте художественного вкуса, высокого порядка, и вряд ли Москву можно назвать произведениями без темперамента и переживания...»
Следующая страница...
|
