|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава седьмая. Жизнь моя - живопись, продолжение
Этот новый период в жизни художника отмечен несколькими событиями, которые проводят ощутимую границу в развитии его творчества.
К декоративным работам на Нижегородской и Парижской выставках присоединяется переход на казенную сцену и обращение к преподаванию. Все сосредоточивается на небольшом отрезке времени в несколько лет, будто перед Коровиным возникает возможность проверить все достигнутое, все найденное сразу и в живописи, и в театре, и в педагогике, ознаменовав тем самым переход в стадию зрелого мастерства.
Парижской выставкой завершаются годы странствий художника. Коровин не перестает много ездить и в последующее время, но поездки для него теряют тот смысл, который имели в ранние годы. На недолгие сроки, но достаточно регулярно Коровин приезжает в Париж. Дополнительной причиной французских поездок становится развивающаяся с годами тяжелая нервная болезнь, известное облегчение от которой давали французские курорты.
Сам Коровин признавался, что ему очень важно было оторваться от текущих дел, неприятностей, забот, пережить вновь и вновь чувство хотя бы временного освобождения и на досуге увидеть в перспективе свои творческие планы.
На первый взгляд эти поездки были почти необъяснимы. Все говорят об очаровании Парижа, неповторимом облике его улиц, толпы, летних кафе, парков и предместий, медлительного течения Сены. Но Коровин, тот самый Коровин, который в России работает почти исключительно на пленэре - открытом воздухе, готовый даже портреты писать в обстановке пейзажа, именно в Париже сначала наглухо закрывается в стенах мастерской.
Город не волнует и не занимает его. Отдельные случайные отзывы говорят не о пресловутых и ставших обязательными для каждого приезжающего в Париж восторгах, но о безразличии, подчас даже раздражении против непривычного уклада жизни, людей, даже природы:
«Тут кругом совсем другие люди - смотрю, слушаю, а думаю о России».
Коровина считают живописцем Парижа, его певцом и поэтом. Коровинские образы парижских улиц, вечерних огней и рассветных сумерек стали классическими в смысле их характерности: хотите почувствовать живой Париж - посмотрите холсты Коровина. Иностранные критики не перестают удивляться, что такое ощущение очень необычного, единственного в своем роде города могло родиться не у француза, больше того - не у парижанина.
Но к «своему» Парижу Коровин приходит длинной дорогой первых разочарований, отчужденности, медленно и трудно зарождающегося интереса и уже гораздо позже полного проникновения. Начало этой дороги отмечено чувствами, о которых он пишет Аполлинарию Васнецову: «В Версале мне понравились сады и парк, но что мне показалось отрадно, так это то, что напоминает Россию,- трава и некоторые деревья».
Соотнесенность с пережитым и близким Коровину всегда необходима, чтобы разобраться не столько в собственных впечатлениях, сколько в чувствах, которые он переживает.
Сначала Коровин открывает для себя в Париже возможность завершения той школы, которая осталась не-пройденной в Москве. Он пишет обнаженную женскую модель - в практике Московского училища живописи ее еще не было, а представляла она одну из труднейших задач живописи. Отсюда естественное тяготение к работе в мастерской.
Вместе с тем внимание Коровина поглощают современная художественная жизнь Парижа, встречи с товарищами по искусству, бесчисленные галереи с постоянно сменяющимися выставками. «Писал мало,- отвечает он на вопрос Аполлинария Васнецова,- почти ничего, учился, ей-богу, учился. Хорошо пишут французы. Молодцы, черти! Все ново, но пока в сторону логики правды. Искусство какое-то постоянное, не надоедает.
Добропорядочностью не торгуют, какие-то смельчаки. Больно техника ядовита - ничего после нее написать не можешь».
Современным художникам Коровин отдает явное предпочтение перед старыми мастерами не потому, что не понимает или не ценит достоинств последних - «Разве не поэт Левицкий, разве не поэты Рембрандт и Ботичелли?» - а потому, что первые ближе к волнующим его самого сегодняшним проблемам искусства.
Чувство современности никогда не покидает Коровина и представляется ему вообще чрезвычайно важным, поскольку искусство должно обращаться к сегодняшнему человеку, жить его сложной и неповторимой жизнью.
Но как раз в Париже Коровин оказывается во власти внутренних противоречий, которые проявляются с особенной силой и требуют своего разрешения. Коровин, кажется, не перестает спорить с самим собой, спрашивать, отвечать, не соглашаться: «Париж. Ночь. Спать не могу. Целый рой образов и представлений проходит передо мной».
Последнее выражение очень точно. Увиденные Коровиным картины ставят перед ним бесконечное множество проблем искусства, начиная с того, на чем основывается сила воздействия художественного образа, произведения, почему в этом отношении один мастер так разнится с другим, кончая вопросами национальности художника.
Парижская жизнь дает тому слишком много самых разнообразных примеров, которые Коровин может к тому же рассматривать чуть со стороны, как посторонний наблюдатель, тогда как на родине любой из них затрагивал бы и волновал его самого, мешая объективности и беспристрастности оценок.
Париж становится для Коровина своего рода островом, жизнь на котором протекает по своим собственным, отличным от России законам. И в этом есть тот род внутреннего раскрепощения, о потребности которого пишет Поленов, переменив Москву даже просто на Нижний Новгород:
«После последней Москвы положительно чувствуешь себя где-то... далеко от держиморды». Давление правительственных кругов на искусство ощущалось в 1890-х годах очень остро.
Значение Парижа для Коровина сложно, в разные периоды его жизни складывается по-разному и, во всяком случае, никак не может быть определено как воздействие европейской столицы на провинциального мастера.
Коровин не был исключением в том, что сохранил свою индивидуальность в обстановке исключительно многообразной художественной жизни французской столицы. Но, может быть, ни один русский живописец конца XIX века не обладал методом, так непосредственно перекликавшимся с ведущими направлениями современной ему французской школы.
И эта неизменная самостоятельность Коровина лишний раз подтверждает, насколько органичным и целостным было видение и восприятие натуры живописцем.
Следующая страница...
|
