|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава вторая. Выбор, продолжение
Само собой разумеется, подчинение преподавателям никогда не было здесь безусловным. В академии складываются и проявляются достаточно оригинальные и живые педагогические тенденции вплоть до связанной с ее стенами системы Чистякова. Но для того чтобы их ощутить, нужны были годы занятий и, во всяком случае, не та мера свободолюбия, которую успел приобрести в саврасовской мастерской «богатый сознательным чувством», по выражению современного критика, Коровин. Неуловимым оказывался и П.П.Чистяков, системой административных установлений почти полностью лишенный контактов с учениками на академической почве. Попасть же в его частную мастерскую было делом совсем непростым и требовавшим досконального знания тех же академических распорядков.
Может быть, не будь встречи с Коро, терпенья оказалось бы больше. Но теперь, когда все внутри горело желанием пробовать, искать, когда такой физической остроты достигает жажда живописи, выдержать безликую дисциплину академических занятий Коровину просто не под силу. Много позднее он очень точно скажет о своей неудавшейся попытке: «Все это было заманчиво для меня серьезностью полного высоких традиций духа. Но в самом деле в этой чудесной академии дух искусства так был мне чужд: условность и серьезничанье по поводу несерьезного - работы каких-то театральных бутафории». И контрастом к надуманной, неживой живописи останется в памяти зрительный образ академии - бесконечные, нигде не начинающиеся и ничем не кончающиеся коридоры в размеренном отсчете одинаково отступивших в толстые стены, всегда закрытых дверей. Академия не удалась, и академия удалась, самым неожиданным и невероятным образом. В Московское училище на место Саврасова был приглашен Василий Дмитриевич Поленов, в прошлом один из лучших выучеников академии, отмеченный всеми ее наградами, и вместе с тем один из ближайших учеников Чистякова. Правда, ему поручалась всего лишь натюрмортная мастерская, но ведь Коровин видел на выставках поленовские пейзажи. «Какие свежие радостные краски и солнце!» - только и найдется он сказать, захваченный насыщенными ярким звучным цветом картинами «Бабушкин сад», «Заросший пруд», «Старая мельница», «Зима». Год за годом эти полотна проходили перед его глазами, оживая все в тех же привычных, нехитрых и словно случайных мотивах настоящей симфонией цвета, бесконечно разнообразного, чуткого к каждой перемене настроения, необычайно емкого в воплощении каждого чувства. Поленовские работы увлекали и одновременно вызывали доверие, рождали желание разобраться в уверенном и зрелом мастерстве. Тем не менее, первую встречу с новым руководителем мастерской выдержали далеко не все саврасовские питомцы.
«Я и Левитан с нетерпением ждали появления в школе Поленова. Натурный класс. Ученики все в сборе. Он пришел. В лице его, манерах, во всем облике было что-то общее с Тургеневым. Он принес с собой сверток, из которого вынул старую восточную материю и белый лошадиный череп. Тщательно прибил материю к подставке, где ранее помещался натурщик, и повесил на фоне материи лошадиную голову...
- Я вам поставил натюрморт,- сказал Поленов.- Вы будете его писать после живой натуры.
И ушел».
Было странно и любопытно. Вместо привычно бросавшихся в глаза ярких цветовых сочетаний, которые предлагались в постановках ученикам (живописцы же!), отношения, которые надо было увидеть, рассмотреть. Но по мере того как глаз приобретал новую «настройку», перед ним открывалось изумительное по тонкости и разнообразию богатство цвета. Безжизненные и бесцветные предметы обретали живое дыхание, в котором оставалось и внутреннее состояние художника - что и как он видел, в каком эмоциональном ключе сам находился, когда работал.
Все это надо было почувствовать, понять. Но Поленов не спешит с объяснениями. Две недели самостоятельной работы как экзамен - в ком есть материал на живописца, способность понять задачу и попытаться ее решить. Одни вообще отказываются от работы, другие ничего не могут добиться. Когда Поленов приходит через полмесяца в мастерскую, он останавливается перед холстом Коровина: талант живописца слишком очевиден.
«Поленов подошел ко мне, сел на мое место, посмотрел работу, сказал:
- Вы колорист. Я недавно приехал из Палестины и хотел бы вам показать свои этюды.
Я сказал, что я очень рад.
Он вынул из кармана маленький бумажник, достал визитную карточку и подал ее мне, а потом записал мой адрес.
«А Поленов какой-то другой»,- подумал я».
Тает в воздухе призрачная тополёвая метель. Пышно взбитыми волнами катится по земле. Кутает деревья, решетки оград. Первой неверной порошей затягивает булыжник мостовой. Тесно стиснутая тротуарами улочка ныряет с холма на холм. На спустившемся к трамвайной остановке откосе густо белеет пастушья сумка, чернеют разлатые листья лопуха, тянутся растрескавшиеся стволы деревьев, и асфальтовые ступени, раздвигая седеющую лебеду, подымаются к многоэтажному дому в ярком сверкании старательно намытых стекол, всплескивающих на ветру цветастых занавесок - привычный праздник еще не пережитого новоселья.
Когда-то здесь, на углу Самарского и Старой Божедомки, нынешней улицы Дурова, поселился только что приехавший в Москву В.Д.Поленов. Но тот старый Самарский - он по другую сторону трамвайных путей. Маленькие домишки-крепыши прочно вросли в улицу первыми каменными этажами. Крохотные окошки плотно закрыты густыми переплетами рам. Даже на редкие подворотни хватило грузных филенчатых створок под могучими амбарными замками. За исчезнувшими заборами сутолока вразброд заполонивших дворы построек - хоть не таких прочных, как хозяйские дома, зато полезных, удобных на все потребы. Там флигелек в два оконца, там и вовсе пристроечка в одно окно с дверью, там конюшня в одно стойло. В тесноте стен, густой тени давно переросших крыши деревьев травы уже нет. На утоптанной земле неслышно вскипает тополёвый пух и как в теплых сугробах вздрагивают то тут, то там одинокие яблони, тянутся кусты боярышника, растрепанные, всегда будто привядшие листья золотых шаров.
И вот первое посещение дома нового учителя и первое знакомство с настоящей живописной мастерской. Трудно сказать, какое впечатление сильнее. «У Поленова в большой комнате-мастерской было особенно нарядно. Висели старые восточные материи, какие-то особенные кувшины, оружие, костюмы. Все это он привез с Востока. Это все было так непохоже на нашу бедность. И когда я вернулся домой, контраст с моей комнатой в Сущеве был велик и резок. Я вспомнил Саврасова. Как эти люди были разны!..»
Следующая страница...
|
