|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава вторая. Выбор, продолжение
Уголок неприбранной комнаты. Две женщины у закрытой спущенными жалюзи балконной двери, с любопытством всматривающиеся в широкие щели. Где-то внизу улица, которую можно только угадать. Здесь и интерес жанриста, умеющего подметить особенности обстановки, и интерес портретиста, точно улавливающего характер человека, и удивительное по своей полноте и живости ощущение страны.
Теплые, чуть пригашенные цвета обстановки в контрасте с платьями женщин передают ощущение полуденной жары, раскаленных стен, струящегося расплавленным оловом неба, сильных человеческих страстей.
После Испании и ее живописных откровений Париж проходит для Коровина совсем незаметно. Характер города откроется ему много позже. Его краски, словно притушенные, говорящие вполголоса, слишком не соответствуют настроению художника. К тому же трудно справиться и с откровенным разочарованием. Салон Независимых и большинство художественных выставок закрыты по случаю летнего сезона.
А ведь это только на них можно было увидеть импрессионистов, художников живых, «действующих», «текущих», в полном смысле этого слова.
Как знать, не в те же ли самые дни, когда Коровин работает в опустевшем городе над своими «Испанками», Писсаро пишет знаменитых луврских натурщиц, Ренуар - «Ребенка с кнутиком», а годом позже Клод Моне выставит «Скалы в Этрета», «Скалы в Бель-Иле» и «Стог сена». Все совсем рядом, все одновременно. Как же торопится Коровин с законченной картиной, этюдами в Москву, как не терпится ему поделиться своими находками, открытиями!
Его надежды оправдались - Мамонтов поручает ему оформление «Кармен» полностью. Совет училища принимает на выставку этюд «Испанка», а вместе с этим появляется надежда на благополучное окончание училищного курса. Поддержанный Поленовым, Коровин рассчитывает, что «Леонора и Ампара» принесут ему так необходимое по предоставляемым в жизни правам звание классного художника. Но как раз здесь наступает первый и, в конце концов, неизбежный срыв.
«Да,- сказал Поленов,- тебе начинают подражать. Чуть не каждый день я читаю газеты и вижу, что тебя ругают. Как это странно. В чем дело? Почему твоя живопись волнует? Я понять не могу. У меня в доме сестра, жена, они жалеют, что ты пишешь декорации и, представь, все спорят о живописи. Не сюжеты волнуют их, а сама живопись. Странно». Возможно, в этих записанных по памяти строках Коровин невольно усилил меру удивления, которое представляет здесь скорее род риторического оборота.
Но несомненно то, что в начинающихся разговорах о Коровине все дело в живописи, за которой для многих как бы терялся сюжет, смысл и подлинное содержание его работ.
Но Поленов не рассчитал. То, что понимал он сам, Репин, Виктор Васнецов, Мамонтов как естественную и неизбежную дорогу искусства, причем своего, русского искусства со всеми его особенностями и неизменной обращенностью к человеку, его душевному миру, не представлялось очевидным большинству членов училищного совета, которых внутренне больше устраивали старые, привычные представления.
Необычность постоянно меняющихся живописных приемов, характера использования цвета, само ощущение беспокойной напряженности от картины, которая требовала от зрителя, не успокоенного созерцания, а сопереживания, постоянного участия, заставляли по-новому пересмотреть собственное творчество. И не эти ли волей-неволей зарождавшиеся сомнения вызывали зачастую совершенно неосознанный, но какой же резкий отпор?
«Леоноре и Ампаре» нельзя отказать в высоком профессиональном уровне, но их совершенно необязательно поддерживать, и потому автору вполне достаточно звания неклассного художника, самого низкого из тех, которые могло присвоить училище. Резкие протесты Поленова оказались такими же бесполезными, как и в отношении Левитана, одновременно получившего то же самое звание. Выданное Коровину свидетельство гласило:
«Московское Художественное общество... признало бывшего ученика живописи Константина Коровина на основании § 69 и 70 высочайше утвержденного в 22 день мая 1886 года Устава Общества Неклассным Художником живописи с предоставлением ему по сему званию прав потомственного почетного гражданина. В удостоверение чего и выдан Коровину диплом сей от Совета Общества с приложением казенной печати. Москва сентября 22 дня 1886 года».
Пройдут годы, и, отличив все тех же «Леонору и Ампару» среди огромного множества экспонатов отдела живописи на Всемирной выставке 1900 года в Париже, французский критик Леон Бенеди будто нарочно ответит на все былые обвинения училищного совета: «Эта вещь поражает своей тонкостью, она прелестна по своим скромным и мягким тонам и свидетельствует о живой и остроумной наблюдательности художника». Запоздалое и потому вряд ли способное порадовать Коровина признание!
Сглаживая неловкость и в отношении Поленова, и в отношении лучших своих воспитанников - как-никак известность большая или меньшая у них уже была,- совет присуждает Коровину и Левитану серебряные медали за живопись. Они получают их на торжественном выпускном акте вместе со свидетельствами о звании и ста выданными на начало жизненного пути рублями. И тут разыгрывается последняя связанная для Коровина с училищем сцена.
«Мы тотчас поехали к Антону Павловичу Чехову - звать его в Сокольники. А.П.Чехов посмотрел на наши медали и сказал:
- Ерунда! Не настоящие.
- Как не настоящие! - удивился Левитан.
- Конечно. Ушков то нет. Носить нельзя. Вас обманули - ясно.
- Да их не носят,- уверяли мы.
- Не носят!.. Вот я и говорю, что ерунда. Посмотрите у городовых, вот это медали. А это что? - Обман».
Следующая страница...
|
