|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава первая. Дорога в жизнь, продолжение
В 1897 году в Частной русской опере С.И.Мамонтова, где Коровин работал декоратором, принимается к постановке - впервые на сцене! - «Хованщина» М.П.Мусоргского. Нужны типы, костюмы, колорит. Аполлинарий Васнецов советует искать в Рогожском или в Преображенском - другом московском центре старообрядчества. Мамонтов подхватывает совет, и по его поручению Коровин отправляется знакомиться с бытом старообрядцев. Отправляется с откровенным любопытством, возвращается с нескрываемым разочарованием. Кое-что найти удалось, но по рассказам Аполлинария Васнецова все представлялось куда заманчивее, загадочнее, ярче. Именно по рассказам - никаких собственных воспоминаний, с детства запавших впечатлений.
Только дело не в памяти Коровина. Просто Москва знала разные Рогожские. Было Рогожское - кладбище, вокруг которого собирались, да и старались селиться старообрядцы. Была испокон веков Рогожская ямская слобода, одна из многих, которыми окружал себя средневековый город. Рогожские ямщики «гоняли ям» по Владимирской дороге, слобода их владела огородами и пашнями от Яузы до Калитникова пруда, и дворы в ней городились с расчетом на промысел - чтобы было где развернуться подводам и лошадям.
Так повелось, так и оставалось. Давних простых ямщиков сменили разбогатевшие ямщики, которые держали извоз. И те, кто жил на Рогожских уже в наших двадцатых годах, хорошо помнят настоявшийся дух конского пота, навоза, дегтя, разворачивавшиеся на крутых лбах булыжников подводы, лениво взлетавших над разъезженным месивом дворов зобатых голубей. Держались извозчики в своем промысле по-прежнему скопом. Блюли в слободе свои порядки и даже свое, ямщицкое, гуляние на масленицу - катание на разубранных лошадях по нынешней Школьной. Одним из своих и был валдайский ямщик, дед Коровина, Михайло Емельянов сын.
Журналист, описавший дом с колоннами, рассказал еще одну историю из жизни на Рогожской. О том, как служил у деда Коровина молодой конторщик Лев Каменев. Дед заметил у Каменева способности к рисованию, дал ему пять тысяч рублей, чтобы учился в петербургской Академии художеств, хоть и предупредил что нелегка дорога художника. Каменев, конечно, деда не послушал. На полученные деньги он кончил Академию художеств да еще с золотой медалью, получив тем самым право на заграничную пенсионерскую поездку, и; в конце концов стал академиком пейзажной живописи. Все с легкой и щедрой руки рогожского ямщика.
Но журналист никогда не был на Рогожской. Он ничего не знал и о жизни Льва Каменева. Да и откуда, когда за четверть века творчества об этом члене-учредителе Товарищества передвижных художественных выставок появилось всего два упоминания в печати - два жиденьких некролога, отметивших его смерть. И тем не менее правду можно установить, и притом несколькими путями.
Спорить с документами трудно - Лев Каменев никогда не занимался в Академии художеств. Если он и работал у деда Коровина, то уже двадцати одного года стал учеником Московского училища живописи, ваяния и зодчества, тремя годами позже получил звание неклассного художника. Но только через десять лет ему удалось добиться звания художника классного и то только III степени, что не давало никаких надежд и прав на заграничную пенсионерскую поездку. А вот академиком пейзажной живописи Каменев стал действительно. И по времени Коровин мог его помнить как раз тогда, когда Каменев переживал свой короткий жизненный успех. Он выставляется на академических выставках, участвует вместе с В.Г.Перовым и А.К.Саврасовым в организации Товарищества передвижных художественных выставок. На первой Передвижной у него самое большое число работ - целых четыре! Позже Каменев будет ограничиваться одной-двумя. Это лучшие, самые светлые и удачливые годы художника. Если дедовское пророчество и существовало - Коровин нигде не записал этой истории собственной рукой,- оно ни в чем не грозило исполниться.
Но едва ли не самой убедительной в опровержении журналистского рассказа была названная цифра - пять тысяч! На такие подарки не решались самые богатые московские меценаты. Столько получил за «Утро стрелецкой казни» и «Боярыню Морозову» В.И.Суриков. Но главное - объявленный Михайлой Емельяновым Коровиным капитал (такая форма податной регистрации была обязательной) немногим превышал подобную сумму.
Мемуары, воспоминания - с ними всегда бесконечно сложнее, чем с любым документом. Каждое слово здесь, обманывая житейской достоверностью, в действительности требует самой жестокой проверки и перепроверки. Что же говорить о пересказе чужих воспоминаний, как это случилось в конце жизни с тяжело больным Коровиным.
Желание сохранить и обобщить пережитое впервые появляется у Коровина вместе с желанием преподавать, иметь учеников еще в первой половине 1890-х годов - беглые, почти зашифрованные заметки в рабочих альбомах и записных книжках. Оно поднимается вновь в дни обострения сердечной болезни, когда, лежа в севастопольском санатории, Коровин торопится продиктовать свои воспоминания. Наконец, третий, и последний раз - их выспрашивает у дряхлеющего художника досужий журналист в 1930-х годах в Париже. И удивительные повороты памяти - Коровин в тридцать, пятьдесят и семьдесят с лишним лет. Каждый раз новые факты, обстоятельства, самый смысл пережитого. И один из самых наглядных примеров - рассказ о Каменеве.
В изложении парижского журналиста Коровин встречался с пейзажистом семилетним ребенком, когда Каменев, «нескладный юноша огромного роста», якобы приносил на просвещенный суд его родителей свои работы, и в год смерти художника в Саввиной слободке под Звенигородом, где пятнадцатилетним учеником Московского училища живописи Коровин писал этюды. Каждое из этих обстоятельств имело место, другой вопрос - когда и в каких условиях.
Прежде всего, Каменев на двадцать восемь лет старше Коровина и, значит, в тридцатипятилетнем возрасте, когда его впервые увидел будущий художник, юношей выглядеть никак не мог. И другая, гораздо более существенная неточность. Если встреча в Саввиной слободке произошла летом 1885 года - Каменев умер именно в этом году,- Коровин действительно формально еще связан с Московским училищем, но только формально. Москва уже успела его узнать и как живописца, и как театрального художника. Подобного рода ошибки в парижском варианте коровинских так называемых воспоминаний повторяются на каждом шагу. Единственный способ уйти от них - основываться на документах и самых ранних собственноручных записях художника.
Следующая страница...
|
