|
Константин и Сергей
Коровины, 1860 годы
|
|
|
Глава первая. Дорога в жизнь, продолжение
«Отсебятина» - единодушный отзыв педагогического совета. «Антимония»,- взрывается по поводу поддержанных Саврасовым поисков Коровина Прянишников. «Разноцветные штаны»,- заявляет он о написанной в той же мастерской картине Левитана «Осенний день. Сокольники».
Более снисходительный, душевно расположенный к Коровину старик Каменев, рассматривая его учебные работы, скажет: «Но это никому не нужно, что ты пишешь. Тут дорога, курица ходит, и сарай. Это - плетень, лужа, травка. Опять сарай. Это что ж такое? - Вот еще сарай. Это не пейзаж. Что ты! Нужны деревья, вода, даль, возвышенность, а это? Чудно».
И Каменев по-своему прав. Существовало сложившееся и казавшееся незыблемым представление о том, что такое пейзаж в живописи. Самые красивые и необычные уголки природы, своего рода вечный ее праздник, ясно и подробно выписанный во всех мелочах художником. Даже в первых попытках передавать состояние природы взгляд живописца оставался неизменным.
Весну можно описать. Можно обстоятельно и точно перечислить на холсте первые листья, зелень пробивающейся травы, талую воду луж, даже цвет неба, даже оттенок облаков, каким он бывает только в раннем мае, и все равно все останется простым перечислением, подчас по-своему убедительным, потому что у каждого зрителя та или другая подробность вызовет свои ассоциации, свои зарубки в памяти и чувствах. И есть иной путь, сложный и опасный неудачами,- пережить весну и это свое переживание, ощущение весны передать на холсте»
Встреча с весной - она каждый год и для каждого бывает иной в остроте всегда нового и неожиданного образа. Подтаявший бурливым ручейком снег у порога. Полоса света, пронизавшая синие тени на снегу. Розоватое свечение еще голых ветвей. А надо всем тот новый цветовой аккорд, который складывается каждой переменой в жизни природы. И вот на первый взгляд такой невразумительный, попросту непонятный совет Саврасова: «Весна чувствуется в воздухе. Надо почувствовать, надо чувствовать, как хорошо в воздухе чувствуется весна...»
Здесь уже не оставалось места для привычных схем, всегда чуть театрализованных построений - даль, могучие деревья, пышные облака. Художник оказывался перед возможностью и необходимостью не «списывать», как очень точно тогда говорилось, пейзаж, а искать в нем то, что соответствовало его собственному душевному состоянию, чувствам, переживанию. Поэтому так важно было найти «мотив» - тот «свой» сарай, «свое» корявое дерево или лужу у плетня, перед которыми искренне недоумевал Каменев и которые вызывали волновавшее художника чувство.
На первый взгляд былой праздник природы, утверждавшийся в каждом пейзаже, сменялся ее безнадежными задворками, буднями. И хотя в своих картинах передвижники сознательно и убежденно уходили от «высоких» тем к горькой и неприкрытой правде жизни, метаморфоза пейзажа даже им казалась ничем не оправданной и уж во всяком случае непривычной.
Но для Саврасова речь шла не об одном ощущении, каким бы сложным и тонким оно ни было. Понятие «мотива» включало для него и иное - весь душевный строй художника. Каждая весна приходит к человеку в разные поры его жизни, в разные минуты - счастливые или горькие, полные светлых чувств или глубоких раздумий. И от этого тоже не дано уйти художнику. Не должно быть дано.
По сравнению с другими воспитанниками училища Коровин очень быстро попадает в мастерскую Саврасова - ему нет шестнадцати лет. Но, по существу, именно с этого времени начинается его формирование как художника. Обстановка пейзажной мастерской - «свободнейшего учреждения всей школы», по выражению самого Коровина,- как нельзя более способствует раскрытию индивидуальности каждого ученика. Направляя в общих чертах будущего живописца, Саврасов не связывал его интересов никакими нормативами или даже просто обязательными заданиями.
«Левитан не ходит в мастерскую - весна. «Где он,- спрашивает Алексей Кондратьевич,- давно его нет».- «Он очень влюблен».- «Это ничего, это не вздор, он там думает».
Чем свободнее чувствовал себя ученик в своей работе, чем непринужденнее «пел свою песню», тем увереннее, с точки зрения учителя, был его путь. Под едва ощутимым, но определенным руководством Саврасова совсем еще юный Коровин начинает определять круг своих интересов. Ведь чем для современников были саврасовские «Грачи», появившиеся на Первой передвижной выставке) Образ пробуждающейся жизни? Конечно, и это.
Но в действительности существо саврасовского «мотива» гораздо сложнее, глубже, многограннее. Это и собственная вера в открывающийся перед искусством новый путь - разве мало обещало освобождавшимся от гнета заказчиков и Академии художеств живописцам товарищество!- и чувства, которые переживала вся Россия.
Первые после отмены крепостного права, пусть вынужденные попытки реформаторской деятельности правительства, и не оставляющая передовую интеллигенцию и разночинцев надежда на восстание, и носившиеся в воздухе идеи народничества, настоящей воли и прав для народа. Ожидание, вера, надежда, пережитые художником и через его «мотив» ставшие для современников символом тех лет.
Это было воплощением завета единомышленника Чернышевского Михайлова, высказанного еще на рубеже шестидесятых годов в адрес художников: «чтобы предметом искусства был человек, а не халаты, которые он носит; чтобы их вдохновляли история и движение современного общества, а не отживший сентиментализм, жизнь, а не сказочный мир; чтобы они оставили битую колею рутины и вышли на простор, где шаги их будут тверже, кругозор шире; чтобы - одним словом - они были прежде всего современными людьми, если хотят быть современными художниками!»
Почему-то здесь каждый раз вспоминается Летний сад. Корявые стволы вязов, темнеющий строй старых лип на широко разлившейся траве. Зыбкий зеленоватый сумрак под перепутавшимися высоко над головой ветвями. Простор прибитых белесоватым песком дорожек. Минуты чуть торжественной тишины между свистящим мельканием машин по сторонам Самотечной улицы, как в мгновенных снимках ночного города, где от них остается только туманный росчерк огней.
Вдоль бульвара полоса особнячков, слишком маленьких перед волнами зелени, слишком незначительных в упрямых попытках хоть чем-то отличиться один от другого. У того тоненькие, воткнутые прямо в асфальт чугунные колонки крыльца перед обшитой посеревшим тесом стеной. У другого огромные, готовые обломиться деревянные волюты под забранным хлипкими дощечками балкончиком. У третьего и вовсе одни причелины по углам, давно потерявшие свою резьбу под бесконечными слоями краски. Зато выше - настоящее Поволжье.
Как у речного приволья, карабкаются по откосу белые, серые, красные дома. Этажи вырастают над печными трубами. Маячат у крыш золотые отсветы сурепки. Над кромками завалинок всполохи сиреневых кистей. Седые метелки мятлика щекочут ноги на петляющих по крутояру, от дома к дому, тропинках. Огрызок почерневшей кирпичной стены со старательно наведенной надписью «Чуркин и К°» - память о каких-то киносъемках - и вовсе возвращает к юности Коровина. Так думается. А на самом деле?
Следующая страница...
|
