Конст.Коровин, 1930-е

Кубенское озеро большое. С одного берега не видно другого. И высится вдали, как бы выступая из вод, Каменный монастырь.
Вместе с В.А.Серовым мы взяли лодку на озере и поплыли на другую сторону. Плыли долго и убедились, что озеро Кубенское - мелкое озеро, вода светлая, все дно видно, песок, камушки, рыбешки бежали от лодки нашей, и как стрелы проносились крупные рыбы.
Остановились мы у берега, покрытого сочной травой и осокой. Утки стаями взлетали перед нами.
На берегу увидели мы жалкую нищенскую постройку - из бревен с одним окном и покосившимся крылечком.
Мы постучались, дверь отпер нам большого роста, с густыми волосами и седой бородой, старик монах.
- Войдите, здравствуйте! - просто сказал он.
Убогая изба, а в ней стол, скамья, аналой с книгой в углу, образа. Перед образами лампада. Помню на столе тарелку с рыбками, похожими на Кильки, хлеб, бутылку и рюмку.
Монах, предложив нам сесть, опустился на скамью. Тут я заметил огромный рост его и богатырские плечи. Он смотрел на нас черными глазами, отяжелевшим взором. Спросил - кто мы и откуда, и когда узнал, что мы художники, как-то сразу повеселел и попросил выпить - вот винцо! - и закусить рыбкой.
- Только вот солона не в меру, - сказал старик, угощая нас. Я заметил:
- Какое хорошее у вас озеро, раздольное! Он согласился:
- Чего же еще? Приволье здесь и радость, и берега ласковые. Летом рай земной. Красота творца всевышнего...
И через несколько минут он рассказал нам:
- Вот по весне лед идет, из реки Кубена, а там треба, ну и шествуешь... В челне нельзя - лед сшибет. Бывает, вода во-о!-монах показал на шею, - дары и евангелие держишь над головой. Холод, вода холодная... Ведь вот, кажется, утонешь - ничего, мелкое озеро. И что бы тут? Ничего, не простужался. Сила во мне есть, а уж стар я... Голос был у меня. И посейчас вот... Вот рюмка налита, глядите-ка!
Монах уперся глазами в рюмку с водкой, раскрыл рот и громко густым басом вдруг возопил: - Высокопреосвященнейшему господину нашему, митрополиту...
И под воздействием мощных звуков его голоса водка вся вылилась из рюмки на стол.
- Видите, голос-то у меня какой! Все знают. За голос-то и подносят... Ну, да слабость это. Живу я здесь в пустыне один. Кругом никого. Это вот вы зашли, редко кто завернет, а до деревни тут далече. Все по ту сторону. До Каменного-то монастыря верст пятнадцать есть. Хожу туда... Ну, дадут вот, что ли, рыбку соленую, а что скоромного ни-ни, никогда...
- А давно ли вы в монахи пошли, отец? - спросил я.
- Давно...
И, помолчав, он добавил:
- Через женщину, соблазнился я женщиной... Теперь я монах, а ее благодарю и каждый день приношу молитву за нее, аз грешный...
- А почему? - заинтересовался Серов.
- А потому, что она в том не виновата, красота... Я был семнадцати годов, служил в лавке купцов Зверевых. Дюж парень я был. Волосы, как у Самсона, кудрявые. Вот так я и соблазнился. И я так ее полюбил, что все бросил - и лавку, и отца, и мать. Только ею и жил. И дожидался ее по оврагам да загородям целыми днями и ночами... И наберу я, бывало, цветов, красоты земной, когда придет она, надену на же цветы и невестой своей называл ее. Что бы она ни захотела, все делал... Воровал... Да ловко так! А она не была свободна, замужем. Я и не знал ничего долго - все лгала мне... И я ее тут, как узнал, чуть не убил за неправду... Очуялся и ушел в затвор, стал писанию учиться и принял сан монашеский... Вот и все... И в Вологде не был с тех пор я. Не мог смотреть мест тех, где шаги ее шли... И слышал я, что стала она жизни блудной, красота ее сгубила ее... Вот и все... И слышал я, померла она. Долго я ее видал в сонном видении, глаза ее видел, а как померла, то более не видел... Вот и все... Да соберу я цветов на лугу» посмотрю кругом - никого нет. И брошу я цветы в ту сторону, где Вологда, и там могила ее, и молюсь я, и плачу. И так легко и радостно станет в душе моей. И жалко мне, так жалко чего-то.
Монах остановился, в глазах его блеснули слезы, но тотчас ясе, оправившись, он прибавил:
- Ну вот и все...
- И верю я, - продолжал он, - что в смертный час придет она после вздоха последнего моего. Вся она, белая и красивая, вся в цветах, ясная. Но молчат уста ее, и никогда не скажут ничего, ни хулы, ни греха... И аз, грешный монах, в вине тонущий, приемлю неведомо грех и грешу, бросаю по весне цветы туда, в ту сторону...
Старик махнул рукой в пространство и опять прибавил только свое: «Вот и все...»
Мы стали прощаться.
Взяв в свои руки медный крест, висевший на его груди на грязном подряснике, монах сказал:
- Да хранит вас светлая правда господня и мир человеческий! Простите меня...
Мы вышли. Озеро было тихое и облака большие, розовые, отражались в нем, а чайки, блестя крыльями, в вольном полете носились над водой.
Минули года, умер В.А.Серов, и его жена Ольга Федоровна рассказала мне, что последняя фраза Валентина Серова перед смертью была: «Вот и все». И вспомнился мне старый монах на Кубенском озере, к которому зашли мы в годы юные, в годы надежд.