Конст.Коровин, 1930-е

Когда я пришел, доктор и его пациент дружно дули коньяк. Так, серьезно, молча, лечил наш доктор и ушел от Шаляпина поздно, еле можаху... А Федор Иванович что-то говорил мне перед сном: про номера Мухина в Петербурге, про самовар, на самоваре баранки греются... придешь из бани, хорошо в номерах Мухина... Говорил, говорил да и заснул.
Утром Шаляпин уже двигал головой, но прострел еще сидел - и Федор Иванович встать не мог, опять доктор лечил целый день и опять ушел еле можаху.
Навещал Федора Ивановича и околоточный Романов. Приносил газеты и письма, держал себя почтительно. Я говорю Шаляпину:
- Околоточный не плох...
- Да, хорош.
- И доктор тоже не плох у нас...
- Да. Но как же это... Две бутылки коньяку - в минуту... Он же этак море выпьет - и ничего.
Вскоре Федор Иванович вышел из своей комнаты в сад у моря, где была терраса. Она называлась «сковородка», так как была открыта, и на ней жарило крымское солнце. На краю террасы, в больших ящиках, росли высокие олеандры, и розовый цвет их на фоне синего моря веселил берега гор.
- Вот там, эти горы - Одалары, - говорил Шаляпин, лежа на кушетке. - Это острова. Там же живет какой-то фотограф. В чем дело? Я хочу просить, чтобы мне их подарили. Как ты думаешь? - Думаю, что отдадут пустынные скалы.
- Это верно, - подтвердил околоточный Романов, бывший здесь же. - Чего еще, ей-ей, на кой они? Кому Одалары нужны? Чего там? И не растет ничего. Их море бьет. Там камни на камнях. Ежели хотите, Федор Иванович, мы сичас их возьмем. Фотограф там сидит, сымает эдаких разных, что туда ездют. Я его сичас оттуда к шаху-монаху! Мигом! Чего глядеть, берите!
- Это, наверно, вулканические возвышенности, - сказал доктор. - Вы сровняете их, дом построите - прекрасно. Ну а вдруг: извержение, дым лава, гейзеры хлещут...
- Ну вот, гейзеры... Нельзя жить здесь, нельзя.
- Там деревья расти не могут, ветер норд-ост.
- Что ж это такое? Жить нельзя. Воды нет, норд-ост.
- Взорвать-то их можно, - заметил архитектор Петр Кузьмич. - Но там может оказаться ползун.
- Это еще что такое? - удивился Федор Иванович. - Ползун. Что такое?
- Тут усе ползет, - говорил околоточный Романов. - Усе. Гора ползет у море, дорога, шассея ползет. У Ялте так дом Краснова у море уполз.
- Верно, - подтвердил архитектор. - Анапа, город греческий, - весь в море уполз.
- Знаешь ли, Константин, - посмотрел на меня Федор Иванович. - Твой дом тоже уползет.
- Очень просто, - утешил доктор.
- А вот Монте-Карло не ползет, - сказал Федор Иванович. - Это же не страна. Здесь жить нельзя.
- Это верно. Вот верно. Я - что? Околоточный надзиратель, живу вот, сорок два получаю, уехать бы куда. Чего тут зимой - норд-ост, тверезый на ногах устоять не можешь. Ветер прямо бьет, страсть какая.
Федор Иванович поправился и в коляске поехал в Ялту. За ним сзади скакал на белой лошади в дождевом плаще околоточный Романов. Плащ развевался, и селедка-сабля прыгала по бедрам лошади.
- Эх, - говорил позже Романов. - Этакий человек Федор Иванович, вот человек. Куда меня, околоточного, прямо вот ставит, прямо на гору подымает. Вот скоро Романов что будет, поглядят. А то судачут: Романов-то пьет, пьяница...
Но в гору Романов так и не поднялся.
Однажды приехала в Гурзуф, по дороге из Симферополя, коляска. Остановилась у ресторана. Из коляски вышел пожилой человек очень высокого роста, немолодая дама. Пожилой человек снял шляпу и стряхнул Пыль платком, сказав даме:
- Ах, как я устал.
Околоточный Романов был рядом и заметил:
- В коляске едут, а говорят - устал. Не пешком шел.
Пожилой человек услыхал, пристально посмотрел на околоточного и строго сказал ему:
- Иди под арест. Я за тобой пришлю. И ушел с дамой в ресторан. Романов опешил.
- Кто этот барин? - спросил он кучера. Кучер молчал.
- Чего. Немой, что ли, молчишь. Сказки, рублевку дам, ей-ей. Пять дам, ей-ей. Кто?
Кучер молчал.
- Двадцать дам, не пожалею, скажи.
Но кучер молчал. Романов глядел растерянно.
- Эка, горе. Во-о, горе. Ох, и мундира на нем нет. Кто? Батюшки, пропал, пропал я.
И он шел, мотая головой, говоря:
- Вот что, вот что вышло.
Ночью за Романовым приехал конвой, и его увезли в Симферополь. Так его в Гурзуфе и не стало. А кто был этот высокий барин, я не знаю и сегодня...