Конст.Коровин, 1930-е

Звездное небо. В долине, среди деревьев, вышел полный месяц.
Я наскоро собрал краски, холсты и торопил начальника станции дать лошадей - ехать в монастырь неподалеку, чтобы написать ночь, монастырскую стену.
Когда я подъехал к монастырю, от пирамидальных тополей в лунном сиянии по стенам ложились большие тени. А сверху было видно окно, длинное, узкое, освещенное светом лампады. Он поднял взор: ее окно Озарено лампадой блещет.
У большого входа в стене, из калитки кто-то показался. Посмотрел в мою сторону, где я писал этюд, а мой слуга-чеченец держал фонарь. Опять захлопнулась калитка, - вероятно, он подумал: «Что за сумасшедший! Пишет, изо всех сил торопясь, ночью красками».
Через некоторое время показались трое. Хотели подойти ко мне, но мой преданный слуга крикнул:
- Не ходи!
Они вернулись к калитке. Я думаю: «Вот чеченец!»
- Идите, - кричу я им, - идите, пожалуйста! Что ты, - говорю я чеченцу, - можно смотреть...
- Не надо, - говорит он.
«Вот, - думаю, - слуга!» Я встал и пошел к калитке. Здороваюсь с монахами и говорю им:
- Вот рисую ночь, это мне нужно для театра... опера «Демон», - тороплюсь им все объяснить. - Нельзя ли, - прошу их, - посмотреть монастырь? У вас тут есть в монастыре келья.
Старший из них, уже седой человек, учтиво сказал мне:
- Пожалуйте, все вам покажем. Только днем.
- А теперь нельзя? - спросил я. - Мне ведь ночь нужна.
- Понимаю, понимаю, - сказал старик. - Ну что ж, пожалуйте.
Я наскоро собрал свои принадлежности, но мой слуга отказался их нести.
- Никак не можно... Как пойдешь? Другая вера... Магомет не велит... Освещая путь фонарем, мы шли по узкой каменной лестнице и вошли в кованную железом дверь в витиеватых узорах-орнаментах. Келья была Каменная, низкая, со сводом. У стены стояла икона и горели лампады. Напротив - узкое окно, в которое видна лунная ночь. Низко у стены стояла Деревянная кровать, обитая гвоздями, в орнаментах, с большими светящимися шляпками. Около стоял большой таз с высоким кувшином... Над Постелью - выбитые в каменной стене кресты особенного восточного орнамента.
Наскоро нарисовав келью, я, поблагодарив монахов, вышел из монастыря. Мой слуга подошел ко мне, разводя руками, и сказал:
- Моя молится моя Аллах, твоя молится твоя Аллах... Начальник станции не спал.
- Здесь у кузнеца, с краю, недалеко, - сказал он мне, - ветчина хороша - окорок. Он коптит их в кузнице. Хороша, язык проглотишь.
Мы с ним пошли ночью к кузнецу, разбудили. Кузнец достал небольшой окорок, который висел у него снаружи сакли под навесом. Окорок был маленький, сухой, как камень.
- Хорош... - сказал хозяин, отрезал кинжалом тонкий кусок и дал попробовать...
Окорок был особенного вкуса. Нигде, никогда я не ел такой ветчины. Она была прозрачна, как янтарь. Начальник станции поставил на стол чихирь, вино, шамаю, лук, приготовил шашлык, а слуге моему сказал:
- Поставь самовар.
Слышу рядом - начальник станции ругательски ругает моего чеченца.
- Моя не знай самовар, - отвечает тот.
- Баран ты, чертова кукла, - кричал на него начальник станции. - Что же ты воду не налил, балда. Кас гчеби (глупый гусь) ты, сукин сын. Ну и слуга у вас, - сказал он мне. - Эк, дура, воду не налил в самовар. Откуда он у вас? Такая балда!
- Он хороший человек, - говорю я, - верный мой телохранитель. От разбойников меня защищает...
- Да тут у нас нет никаких разбойников и воров нет. На Кавказе народ честный. Приезжают вот сюда мошенники разные, обирают народ. А разбойников нет.
Когда сели за стол, начальник станции нарезал ветчину, подал шашлык. Я просил его позвать моего чеченца.
Чеченец сел и робко ел лепешку, а про ветчину сказал: «Аллах не велел». Начальник станции налил ему рюмку чихиря, водки. Тот не пил.
- Вот, видите, - с огорчением сказал начальник станции, - водки не пьет! Верно, Мугамет запретил вино из винограда, а водку из хлеба гонят. Понял? - спросил он у чеченца. - Из хлеба! Дак это не грех пить, чертово вы племя!
Чеченец послушался, выпил разом рюмку и закашлялся. Глаза у него завертелись.
- Якши? - спросил начальник станции, держа его за рукав.
- Якши, - ответил покорно слуга-чеченец. В его глазах - глазах оробелой птицы - стояли слезы.
- Никогда из них русских не выйдет, - сказал начальник станции, печально покачав головой. - Водки не пьют! Не понимают ни черта!..