Конст.Коровин, 1930-е

А я до того был рад встрече с Арасом, что мы выпили все вино в этом подворье, под ветвями карагача, на Крыше Мира... Уже погас фонарь чайханы, потемнели дальние Гималаи. Узоры вечных льдов забелелись в выси. Как хорошо написать все это. Я уже взял краски, но Арас говорит мне:
- Афганцы не любят, не снимай - тут женщины есть... Поедешь - убьют... Вера такая.
Я все же тихонько, в маленький ящик, пометил тона ночи.
- Никто не может перейти гор Гималая, - тихо рассказывал мне тем временем Арас. - Но, слышно, там долго люди живут. Другой пятьсот лет живет, не то старый, не то молодой, никак узнать невозможно. Никто про то не знает: пройти гор нельзя.
- А далеко до гор?
- О-о... далеко, очень далеко: до границы еще двести верст.
- Как странно, а кажется так близко, точно вот здесь.
Арас, толкуя со мной о великих горах, рассказал, что индусы живут по ту сторону Гималаев.
- Их там пятьсот миллионов, - говорил он, - а здесь по эту сторону - все цыгане живут: двести миллионов.
Кажется, Арас приврал изрядно, но нравится мне Арас, и я чувствую себя с ним под тенистым карагачем, как в Москве.
Цыгане, по словам Араса, оказывается, - не просто так себе, фараоны, как их звали московские купцы, а есть цыгане-люди, те, которые у нас в России лошадей продают, и есть цыгане-боги, те, которые песни поют.
- Как, боги? - спрашиваю.
- Так, - отвечает Арас. - В горах Гималая давно было много цыган. Жили они, добро-здорово, в низовьях гор и были все крестьяне. А повыше, в горах, жили их господа, тоже цыгане. И эти цыгане не делали ничего, а только пели. Про любовь пели, жизни красу, добро-здорово... И которые жили низж, считали тех, кто жил выше, - богами. Только народ, снизу который, выгнал господ сверху - своих богов-то. Иди куда знаешь, довольно петь про любовь. Ступай к черту... И вот пошли они, боги, через Афганистан, Памир, Кавказ, кто куда.
- Скажи правду, - вдруг перебил самого себя Арас. - Есть у вас в Нижнем цыганский банк?
- Нет, - говорю. - Цыганского банка нет.
- А в Москве, Петербурге есть?
- Нет, не слыхал.
- Скажи правду, - настаивал Арас, - в Лондоне, Париже есть цыганский банк?
- Тоже, будто, нет.
- Вот видишь, а цыгане в Москве есть, в Петербурге есть, в Париже, в Мадриде - где хочешь, добро-здорово, есть...
Я вспомнил, что, правда, в какой-то опере хор поет: «Испанские цыгане, мы прямо из Мадрида», - и сказал:
- Верно, цыгане всюду есть.
- Вот видишь, капитан, цыгане-то везде есть, а денег у них нет... Они бедные, их вот отсюда выгнали. Они были господа, наши боги, а теперь поют они везде про красу жизни, про любовь... Вот что - Крыша Мира-то!
Арас встал, бросил в костер пучок сухой бересты. Пламя вспыхнуло, и я увидел, как из-за веревки, разложенной по земле кругом карагача, смотрят на нас тысячи блистающих и мерцающих глаз.
- Что такое? - сказал я Арасу.
- Это ящеры, капитан, пришли на огонь, а перейти веревку не могут. Она из бараньей шерсти, они и боятся. Баран их ест - ящеров, змей...
Арас засмеялся, похлопал в ладоши. Тысячи огоньков-глаз за веревкой мгновенно погасли. Ящерицы исчезли.
- Только не ходи, капитан, за веревку, - сказал мне Арас, - и змеи есть, изжалят - умрешь...
Все притихло под звездами. Все уже спали под карагачем.

И после, когда я видел цыган и слушал пение одной из богинь, Варвары Паниной, в их карих глазах я видел далекие Гималаи, и с песней их я в чувства лучшие летал, в мечту любви, заманчивые чары, и вспоминал я мою смелую и радостную юность - горы, березоньку и тайную пустыню Гиндукуша.