Конст.Коровин, 1930-е

Далеко пролегли пустынные степи... В выси гор загорелись утренними огнями вершины Гималаев. Кондоры плавно кружатся в утренней мгле. Я долго ехал пустыней Гиндукуша из последнего кишлака Памира. Устал и я, и две красавицы дивные, мои лошади. Они идут тихой ходой. Уже погасли звезды ночи, и утренняя свежесть засияла в небесах...
Скорее бы добраться до жилья: ведь бутылки с зельтерской водой, обмотанные проволокой, лопнули еще вчера днем в сильной жаре, а как быть без воды в пустыне... Скорее туда, к этим огромным, тихим холмам гор. Тайными глыбами, далекими тенями уже видны они. И там - Крыша Мира...
Еду, еду, ровно стучат копытцами мои красавицы - Кыс и Карагес по твердой земле пустыни. Орлы с голыми шеями медленно взлетают и кружатся надо мной. Есть что-то злое и мрачное в их спокойном полете.
Я чувствую вдруг, как я совершенно одинок в пустыне... Куда я заехал!.. Вдруг вспомнилась мне Москва. Как хорошо в Москве... Лучше мне было бы вернуться из Самарканда. Но так хорошо ехать верхом куда-то... К самой Крыше Мира...
Сидит целая куча кондоров, выгибая шеи. Я перехожу на рысь. Чувствую, как пахнуло чем-то тлетворным, и вижу, подъезжая ближе, серые груды, трупы верблюдов. Их три. У третьего верблюда, который дальше других, как будто сидит сарт в чалме и все кланяется, как бы молится.
Вдруг я остановился, быстро достал из мешка, с соседней лошади, маузер: я вижу - барс откинулся от трупа верблюда, побежал тихонько. Стреляю, передвинул патрон. Огромная куча кондоров сначала побежала по песку, потом поднялась в воздух, качая огромными крыльями. А барс все ближе, ближе: он бежит на нас... Я выстрелил опять и услышал над собой шум крыльев. Барс исчез, но издали я увидел как бы темную кошку, которая прыгнула кверху, хватая птицу.
Лошади сами понесли бешеным карьером. От неожиданности я потерял стремя. И долго несли они меня по степи... Забрав влево, едва слушаясь меня, они перешли на иноходь.
В цветных опалах блистают вершины гор. Они громадны. Во мгле голубой дали, под горами, я вижу как бы темный шар. Там - карагач. Карагач - это дерево. Там, значит, вода, пристанище...
Я хочу осадить лошадей, но умные, милые красавицы мои, Кыс и Карагес, тоже увидели карагач и, не слушая меня, летят к нему карьером. Они храпят от усталости, переходят опять на иноходь.
Влево от меня показался холм, покрытый густой травой, за холмом белеет дорога. Я повернул на нее. Из-под копыт лошадей, как фонтаны взлетели кверху два золотых фазана. Через минуту - опять.
Я остановился, слез с седла. Ноги дрожат. Я достал дробовик, привязал к поясу повод лошадей и пошел, едва двигаясь от усталости.
Уже светало. Фазаны вылетают все чаще.
Трех золотых фазанов я уложил в охотничий мешок.
Под огромными ветвями карагача, нависшего над землей круглой шапкой, - чайхана, чайная. В чайной и кругом на циновках и матрасах полулежат проезжие. Пьют зеленый ароматный чай и едят лепешки. Индус, взявший у меня лошадей, постелил мне ковер в тени дерева и поднес чай. Я вижу, как мои Кыс и Карагес легли в тени, кивая индусу красивыми головами, когда тот подал им корм.
Среди проезжих, в стороне, сидели высокие нагие пастухи, как бронзово-зеленые изваяния цвета нефрита. Под белыми чалмами у виска воткнуты красные маки. Восхитительный ярко красочный Восток... Я ел жареного фазана, а глаза пастухов, с большими ресницами, улыбались мне. Оказалось, им смешно, что я ем птицу.
От усталости я заснул тут же на ковре, как убитый, а когда проснулся, был поздний вечер. Горел костер, лежали верблюды. Около них, отдельно, сидели женщины, и лица их были глухо закрыты, только черные щели из волосяной щетины оставлены были для глаз.
Пестрая толпа сидела и лежала у костра. Из чайханы вышел человек. У него длинная, черная шевелюра, набок молодцевато надет русский белый картуз. Он подошел ко мне и весело сказал:
- Добро-здорово, капитан... Я так обрадовался, что вспрянул с ковра и взял его руки:
- Вы русский?
- Нет, капитан... Я тут - здешний.
- У меня коньяк есть, - сказал я. - Садитесь, выпьем с чаем...
- Хорошо, капитан. И, наклонившись, человек сказал мне на ухо:
- Вино - можно. Тут есть.
С этими словами человек вошел в чайхану. Все сидевшие у костра были как-то похожи на русских. Только лица немного потемней от загара. Мне казалось, что это студенты из Московского университета нарядились нарочно, как на святках, в халаты и чалмы. Действительно, как много было в Москве лиц, похожих на сартские...
Мой новый знакомый, индус с шевелюрой, уже сидит со мной на ковре, и мы едим с ним плов из барашка. Он пьет водку, как хочет. Оказывается, он бывает в Нижнем Новгороде, на ярмарке, покупает ситец московский - морозовский, а индуски делают из ситца шаровары и платья. Еще удивленье - оказалось, что он не индус, а цыган. И зовут его Арас. Вышло гак, что я вроде как к «Яру» попал.
К нам присели и хозяин чайханы и другие. Я предложил хозяину-индусу выпить. Он, одетый весь в белое, сложил руки на груди и поднял глаза к небу, а небо темное, синее и глубокое, в блестящих звездах южной ночи. Индус выпил рюмку коньяку, взял сухарь и шоколад и, приложив руки ко лбу, ушел.