Конст.Коровин, 1930-е

В Крыму, в Гурзуфе, я нашел прекрасный кусок земли у самого моря, купил его и построил дом, чудесный дом. Туда ко мне приезжали гости, мои приятели - художники, артисты и многие все лето гостили у меня.
Я редко бывал в Гурзуфе. Мне нравилась моя мастерская во Владимирской губернии, там была моя родная природа. Все нравилось там - крапива у ветхого сарая, березы и туман над моховым болотом. Бодрое утро, рожок пастуха и заря вечерняя... А на реке - желтые кувшинки, камыши и кристальная вода. Напротив, за рекой, Фёклин бор и конца нет лесам: они шли на сто четыре версты без селений. Там были и родные мои мужики. Я любил мужиков везде, где бы их ни видал - в русских уездах, губерниях, в их манящих селах и деревнях...
А в Гурзуфе, в Крыму, были татары, скромные, честные люди, тоже мужики. И при них начальник был - околоточный Романов.
- Усе, усе я понимаю, - говорил он, - погляжу и посажу, у меня не погуляешь... Усе улажу, кого хошь в клоповник посажу...
Он называл арестантскую «клоповником», а также «кордегардией».
- Я вот Романов, - говорил он, - а вот в Ливадии сам живет...
- Думбадзе?- спросил его мой приятель-насмешник, барон Клодт.
- Не... - и Романов засмеялся.
Он был небольшого роста, опухший, голос хриплый, лицо круглое с серыми глазами, как оловянные пуговицы, под глазами синяк заживающий, и на роже свежие царапины и веснушки. Верхняя губа как-то не закрывала зубы. Лицо сердитое и пьян с утра.
- Это вот мундир у меня, господи, ей-ей, старый, в грязи, продран... ей-ей... Что получаешь? Сорок два... Чего... ей-ей... Это ведь что ж, гибель какая... Как жить?.. Хосударь приезжает в Ливадию, ей-ей... Как встречу?.. Мундир... двадцать пять рублей, не менее. Одолженье сделаете. Взаймы... Не дадите, буду знать, через кого хосударя не встречаю... ей-ей... Хвоспович спросит: вот скажу - не справил... Не я прошу - служба просит... ей-ей...
Романов приходил ко мне каждый день.
- Чего вы тут делаете? Розы разные, картины списываете. А чего ето? Об вас никакого положения дать нельзя... Тоже вас бережем, сохраняем... а кто знает, под богом ходим... Описываете... Вот там, гляжу, надысь: далеко, у скал сидите. А что, ежели кто да снимет вас из нагана? Вы со стульчика-то кувырк, значит... ножки кверху. А кто в ответе? Романов в ответе, все я... Ей-ей, гляди да гляди!..
Он вздыхал:
- На вас чин-то какой?
- Статский советник.
- Мал... Мы и действительных высылаем...
Позади моей дачи в Гурзуфе был базар - небольшая площадь и двухэтажные дома с вывесками, трактиры и кофейни. Тут Романов каждый вечер царил, не стесняясь:
- В Ливадии - он, - говорил Романов. - А тут - я. Порядок нужен. Вечером на базаре разыгрывались бои. Романов таскал из трактиров пьяных за шиворот в «кордегардию».
У меня был приятель, татарин Асан, молодой парень, красавец. На затылке маленькая круглая шапка, вроде ермолки. Темные глаза Асана всегда смеялись, и он ими поводил, как арабский конь. Когда он смеялся, его зубы светились, как чищеный миндаль.
Неизвестно почему, околоточный Романов избегал Асана. Асан с ним был почтителен, изысканно вежлив, серьезен. Но глаза Асана смеялись...
Романов почему-то не смотрел на него и уходил, когда Асан был у меня.
- Что тебя не любит Романов? - спросил я как-то Асана.
- Меня? Э-э-э... он? Любит меня, во любит! Твоя - моя, любит, как брат. Я его не боится - он меня не боится... как брат.
Асан хитро смеется.
- Хороший начальник Романов. Судить любит, драка любит, вино любит, все любит... Его татарин учил. Хороший начальник.
- Как же этот татарин учил? - спросил Асана барон Клодт.
- Так, - говорит Асан, - так немного... На лодке возил на Одалары знаешь? Два брата Одалары? Пустые горы, там стриж-птица живет, воды нет, никого нет... Никуда не поедешь - прямо, гора. Я привез его крабы ловить и оставил. Три дня он там отдыхал. Кричал - никто не слышит... Ну привез его опять назад. Такой стал хороший начальник, как надо... Я ему сказал: «Будешь хороший начальник! Не твоя - не моя. А то татарин увезет опять, совсем туда - крабов ловить... Вот...»
Как-то утром я писал на балконе розы и море с натуры. На лестнице, которая шла от дома к морю, стоял околоточный Романов, в новом мундире, и, вытянувшись, держал руку у фуражки, отдавая честь.
«Что такое с ним? - думаю. Я опять обернулся: Романов снова вытянулся и отдал честь. - Что такое?..» Я ушел в комнату с балкона и говорю своим приятелям Клодту и Сахновскому:
- Что-то с Романовым случилось...
Все мои приятели пошли посмотреть. Околоточный стоял навытяжку и отдавал честь, выпучив глаза.