|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава третья
Мало сказать, что Мамонтов поддержал порыв Коровина К жизни «не той, которая кругом», он ему просто открыл дверь в эту до невероятности настоящую «настоящую жизнь». Входную дверь дома номер шесть по Садово-Спасской улице.
Один из сыновей Саввы Ивановича вспоминал, каким вошел сюда Константин Коровин, - «юным, скромным, даже застенчивым». А внешне: «в молодых годах стройный, он, несмотря на небольшие глаза и не слишком правильные черты лица, был красив и интересен». Вот так же (хотя чересчур крут большой выпуклый лоб, коротковата шея, плотно посадившая голову на коренастое приземистое тело) хочется представить самого Мамонтова - «красив и интересен». И удивительное дело: полученные из вторых, третьих и двадцать третьих рук сведения об этом, никогда не виденном, не слышанном, да и в искусстве существующем как-то косвенно, глубинно, человеке намагничивают пишущую руку желанием немедленно - о, сколько людей и событий дают тут вдохновение! - начать повесть прекрасных мамонтовских деяний.
Но ограничимся пока лишь тем, что знал Коровин, входя в массивный кирпичный дом удачливого миллионщика, который строит железные дороги (как раз те, что вчистую свели ямщицкий промысел коровинского деда), наживает огромные барыши и пускает их на всякие затеи с друзьями-художниками. Поленов наверняка успел рассказать Костеньке про неисчислимые таланты Саввы Ивановича. Как тот молодым был послан в Милан изучать текстильное производство и наряду с деловой сметкой проявил недюжинные способности к вокалу, как, восхищенный скульптурами Антокольского, Мамонтов сам принялся лепить, и опять-таки вышло замечательно, как легко ему дается сочинение музыки, пьес, постановка любительских спектаклей. Наверное рассказывал Поленов и про главный талант Саввы Ивановича, горевший в его умных («волевых» - очень точно сказал Виктор Васнецов) глазах.
Многие русские купцы любили искусство. В напористом движении московского художества колоссальную роль сыграли средства и вкусы Третьяковых, Морозовых, Бахрушиных, Боткиных, Алексеевых, Якунчиковых, Солдатенковых, Сапожниковых. Для Саввы Ивановича Мамонтова круг имен в полном смысле родной: двоюродная сестра вышла замуж за Павла Михайловича Третьякова, собственная женитьба на Лизе Сапожниковой породнила с Якунчиковыми и Алексеевыми. И та же в нем жила благородная страсть к произведениям искусства, которые однако он не отыскивал по мастерским, не подбирал на выставках, а - даже затруднительно определить, что именно - ну, не создавал, конечно, он давал им возможность появиться на свет.
Скажем, стоило работавшему в Риме Антокольскому познакомиться с Мамонтовым и поделиться с ним заветной мыслью об образе «Христа перед судом народа», Савва Иванович незамедлительно поставил мечту на реальную почву: выдал авансом две тысячи рублей за оцененную заранее в десять тысяч и существовавшую пока лишь в воображении автора скульптуру. Освободил художника от тяжких денежных забот, вдохновил на работу по душе и уехал готовить в своем московском кабинете нишу для статуи «Христа», этого, как он твердо (и отнюдь не напрасно) верил, шедевра.
«Жить, - говорил Мамонтов, - стоит только для красоты».
То есть искусству, призванному заместить очевидно падающую религию, миссия воодушевления, страсть проповеди и очищение исповеди, а божество - Красота, которая есть и картины, и музыка, и стихи, и - в равной степени - сам процесс творения, сама жизнь. Не всякая, разумеется, но именно, если использовать слово Константина Коровина, «настоящая».
Причем мучиться столь свойственной русскому человеку тоской о несбыточном идеале Мамонтов нисколько не собирался, он же по натуре, по роду занятий предприниматель, организатор дела. Стало быть, чего проще: есть полные молодых горячих сил творцы (встреченные им в Риме скульптор Антокольский, академические золотые медалисты Репин и Поленов, еще один недавний выпускник Академии, историк искусств Адриан Прахов) и есть Россия, духовным хлебам которой так нужны сейчас свежие дрожжи. Есть место, где необходимо скорей собраться, - Москва, разумеется. А самое бы лучшее - всем вместе съехаться в недавно купленной молодыми супругами Мамонтовыми подмосковной усадьбе Абрамцево. «Ах, черт возьми, как бы это было хорошо». «Я жду вас в России... Не шутя, приезжайте!». И все они: философичный Антокольский, энергичный Прахов, романтик Поленов и трезвый реалист Репин загорелись, поверили, приехали, подарили русскому искусству явление, именуемое теперь Абрамцевским или Мамонтовским кружком.
«Талант понимания», «талант открывать таланты», «талант зажигать энергию окружающих и возбуждать творчество других», никак не определяется такой уникальный набор талантов холодновато барственным амплуа «мецената», тем более пресным статусом «деятеля искусств». Истинный «человек искусства» - артист, «артист и умница!», «кругом артист!» стоял перед Константином Коровиным, уже примериваясь, прикидывая, на что сгодится их кружку явно весьма способный юноша.
Итак, Мамонтов и Коровин встретились.
Признанный ценитель искусства, авторитет для лучших русских художников и, между прочим, богач, что, несомненно, способствует свободе мнений и поступков, глядит на гордость поленовской воспитательной методы прямо, открыто, дружелюбно, слегка улыбаясь, слегка поддразнивая начинающего пейзажиста предложением писать театральные декорации. Что еще угадать в его знакомящемся, оценивающем взгляде? Чуть-чуть благожелательного покровительства, приятного ощущения своей власти помочь, повлиять? Вероятно, не без того, и отчего бы нет, если действительно мог. И помочь, и повлиять. А молодой художник, немного что имеющий предъявить кроме ученических успехов и поленовских симпатий (хотя приуменьшать тоже не стоит: ведь уже сделана «Хористка», уже заявлена веселящая сердце Мамонтова творческая отвага), держится скованно, услыхав про театр, от растерянности смеется: «Я никогда не писал декораций», и тут же слышит ответный смех и такое дорогое, незабываемое: «Вы напишете, я вижу...», и ободряется, и глядит уже смелее.
Следующая страница...
|
