|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава двенадцатая
Умело составленная докладная извещала петербургское начальство о крайнем неблагополучии ввиду «отсутствия театрального художника при московской конторе» (не просто декоратора, но «руководителя дела»), взывала к служебному патриотизму («если в настоящее время даже частные театры...»), предлагала кандидатуру «известного художника г. Коровина» и почтительно просила не отказать.
Дирекция была поглощена острым внутриполитическим кризисом в связи с очевидной антипатией министра двора к Всеволожскому (вскоре Ивана Александровича действительно пересадят в почетное тихое кресло директора Эрмитажа, на его место определят Сергея Михайловича Волконского), меньше всего в тот момент столичное руководство интересовалось инициативами из Москвы и насчет просьбы тамошнего напористого управляющего не возражало.
В высшей степени разумно действовал Теляковский, не засушить бы только его образ, не позабыть про эстетическую взыскательность, которая вела его столь же решительно и неуклонно, как прелестные ручки актрис, железно правивших деяниями многих сановников театрального департамента. О, от этой галантной слабости, повально косившей сослуживцев, Владимир Аркадьевич был совершенно свободен; иронически осуждая власть «незаконных влияний женского театрального персонала», он хранил рыцарскую верность любимой законной жене. А у Гурли Логиновны Теляковской не было в театре никаких своекорыстных интересов, кроме успехов мужа, и у нее имелся неподдельный интерес к искусству, ведь она сама недурно рисовала, хорошо разбиралась в живописи, ее советы помогали оздоровить, украсить казенную сцену.
«Да скоро ли уберут Гурлю и Теляковского! Они погубят театр своими новшествами», - ревел на спектакле генерал-балетоман. Эту реплику (как характерное мнение театралов, защищавших старинную школу) воспроизвел в мемуарах сам Теляковский, к его чести, не находивший нужным скрывать свое счастливое супружеское согласие. Тем более, что вкусы жены подтверждались неоспоримо компетентным в театрально-художественных делах Василием Дмитриевичем Поленовым, рекомендовавшим в императорский театр Головина, чей талант Гурли Логиновна считала очень подходящим сценическому искусству, и, прежде всего, Константина Коровина, которого Гурли Логиновна признавала первым среди современных живописцев.
Один факт коровинской творческой судьбы может некстати спровоцировать чересчур проницательное игривое чтение между строк, но факт серьезный и для серьезных размышлений - искусство Коровина больше ценили и лучше понимали женщины. Наверное, потому что женщины сильней, любовнее привязаны к реальности, подобно Коровину недоверчивы к отвлеченным идеям, зато свято веруют в «настоящую жизнь», страстно ищут, ловят малейшие ее проявления и, как Коровин, постоянно озадачиваются ее горестной недовоплощенностью.
Содержание коровинской живописи однообразно: из мотива в мотив все тот же, не желающий знать ни проблем, ни печалей, ясный и восхищенный взгляд на мир - красиво, конечно, но и словно бы мелковато уму, тесновато душе, а для женщин в этом упорном утверждении земного совершенства и обещание, и надежда, и глубочайший сокровенный смысл. И не кивнешь тут на женскую узость интеллекта, женскую бытовую заземленность - почитательницы Коровина принадлежали к тому почти прозрачно тонкому, верхушечному слою культуры, чуткостью которого (если отвести мрачную мысль о том, что художники пишут друг для друга, и отрезвить хмельное убеждение, что живопись «для всех») бессловесному неподвижному изображению обеспечивается диалог, отклик на немой пластический призыв, проще говоря - возможность жить.
У современниц, понимавших и любивших коровинскую живопись, обнаруживается также некая общая черта: все это натуры творческие, энергичные, с наклонностью деятельно проявлять свои художественные пристрастия. Переворотов они в судьбе Коровина не сделали, но многое без их сочувствия, участия пошло бы не так, иного бы, возможно, и вовсе не было.
Не прояви хозяйка Талашкина («смоленского Абрамцева»), ценительница старого и покровительница нового искусства, Мария Клавдиевна Тенишева доверия к универсальным коровинским талантам, не укажи она мужу, назначенному генеральным комиссаром Русского отдела Всемирной выставки, на коровинский навык в декорациях, вполне могли бы поручить оформление другому, и не пришлось бы Константину Коровину гордо глядеть на Париж со сверкающего огнями выставки холма Трокадеро.
Не пригласи Елизавета Николаевна Званцева учителями своей, организованной по образцу парижских, свободной художественной студии Коровина и Серова, кто знает, стал бы Серов (до того уже имевший вместе с Константином малоудачный опыт частного преподавания) так упорно потом настаивать на включении Коровина в состав педагогов московского Училища, и лишилась бы русская живописная школа замечательного серовско-коровинского класса.
Как раскрепостила сценическую работу Коровина всегда умевшая понять и поддержать смелые творческие идеи Гурли Логиновна Теляковская, а как упрочила положение Коровина в императорских театрах великая княгиня Елизавета Федоровна. Та самая, сестра последней императрицы, не слишком счастливая в условном династическом браке с московским генерал-губернатором великим князем Сергеем Александровичем, которая после убийства эсерами ее мужа простила убийцу Ивана Каляева, удалилась от света и основала Марфо-Мариинскую обитель, возглавила общину деятельного милосердия; та самая, которая в миру горячо сочувствовала московскому театральному новаторству, особенно радовалась успехам Коровина и неизменно, как пишут современники, держала его сторону, «стояла за него».
Женщины прекрасны, сомнения в этом равносильны угрюмой глухоте, зловещей слепоте к самой жизни. Чем дальше, тем решительнее героини холстов Коровина доказывают вечное счастье вечно пребывающего праздника.
Следующая страница...
|
