|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава восьмая
«Что Коровин?» - регулярно осведомляется в письмах из Парижа запечатленная на холсте «В лодке» Мария Васильевна Якунчикова, не забывшая дружного лета у Поленовых в буковке. Поблагодарив за новости («очень вдохновительно действует всякое, даже издали, общение с французской жизнью искусства»), о Коровине Елена Дмитриевна Поленова может сообщить немногое: на днях, покончив большую церковную картину, вернулся из Костромы, вроде поживает неплохо, острит, а в общем, как всегда - талантлив, но «туго выражает свою талантливость именно потому, что нет царя в голове».
Пролетают осень, зима и весна, в которую Коровин пробует покорить передвижников «Девушкой осенью». Кончается еще один год, вновь приходит от Марии Васильевны письмо с пересказом парижских художественных впечатлений и снова уже вслед за подписью: «Что делает Коровин? Не собирается ли в Париж?»
Не собирается, пока не собирается. Ездит по другим местам. Навестил поленовское имение в Бехове, странный случай там произошел, его долго потом вспоминал Василий Дмитриевич. «Была осень, октябрь, выпал первый снег, но было тепло. Вечером мы стояли у открытого окна. Вдруг Константин Алексеевич говорит: "В овраге должен быть волк" и дает протяжную ноту волчьим голосом. И вот из темноты раздается протяжный в ту же ноту ответ. Я так и обомлел». Волком выть той осенью у Коровина хорошо получалось.
На Рождество он съездил в Рим, к уехавшему туда с Мамонтовым Врубелю. Врубель переживал новую творческую страсть: во всех тонкостях изучал итальянскую керамику, поскольку, окончательно сразив отца, стал «художником по печной части», целиком погрузился в начатое с Саввой Ивановичем гончарное дело и зимой в Италии теорией укреплял летнюю абрамцевскую практику. Съездил Коровин в Рим, вернулся.
Весной поехал с Серовым в Харьков, где местное дворянство заказало им «Портрет Александра III с семьей». Съездили, написали этюд, утвердили эскиз. Потом вместе же отправились в Вологодскую губернию, но мотивы не слишком интересны показались, тогда поехали на этюды под Владимир...
От царского портрета Коровин, как вскоре убедился Серов, всячески отлынивал, все пропадал куда-то. Беспокойство его достигло высшего градуса, и газетная критика душевному равновесию не способствовала. Упрекали Константина Коровина в том, что у него, во-первых, не картины, а этюды; во-вторых - не этюды, а декоративные эскизы; в-третьих - будто не с натуры, а с поленовских холстов; в-четвертых, пятых, шестых, седьмых - грязно, небрежно, беспорядочно, бесцельно. В чем только не упрекали, особо часто поминая французские влияния. Вообще, подозрения в живописных галлицизмах настолько распространились, что даже Прянишникова за его новую картину «Невеста» Поленов дразнил подражанием «французам - Даньяну, импрессионистам».
Коровина в измене патриотическому методу обвиняли чаще всех, что ж, надо было, в конце концов, ближе изучить этих сильно влияющих на него парижан. И на год с лишним Коровин уехал, оторвался от русской художественной жизни, в которой битвы за идеалы продолжали следовать своим чередом.
На XXI вернисаже передвижников разыгралась безобразная сцена. Стоя перед холстом Нестерова «Юность преподобного Сергия», Илларион Михайлович Прянишников во всеуслышание бранил картину и ее автора. Особой новости здесь не было, Нестеров еще с предыдущей картиной «Видение отроку Варфоломею» вдоволь наслушался всякой брани, получив наиболее оригинальный (отнюдь не самый грубый на фоне советов с «видениями» обращаться к психиатрам, а с «французской болезнью» к венерологам) упрек от Репина, в сердцах воскликнувшего «это какой-то Фет!». «Последнее, - справедливо заметил Нестеров, - не было уж так плохо», к ругани он привык. Но Прянишников все более распаляясь, начал гримасничать, умильно закатив глаза, пародировать изображенного юного монаха. Даже зрителям, охочим до подробностей из жизни артистов, стало неловко, публика была шокирована поведением почтенного мастера, а он, отбушевав, уходил с невыкричанной, невысмеянной мукой.
Зачем было крушить академизм, писать родную правду «кровью сердца и соком нервов»? Чтобы в итоге любоваться засахаренным Франциском Ассизским в русских елках? И этот ученик предал, именно тот, к которому не терпевший любимчиков строгий «Пряник» откровенно благоволил, которого представлял: «Наш будущий передвижник». И этот обманул. Разумеется, у Михаила Нестерова «философия», «душа», у него молодость...
Точь-в-точь в таком же возрасте писал Прянишников двадцать лет назад своих «Порожняков», и уже устарела, выходит, печаль, с какой смотрел он на снежную равнину, тоскливый порожний обоз и фигурку, притулившуюся на краю последних саней. Бедна, значит, была душой его любовь к голодному, холодному парнишке со связкой книг, пуста была надежда, что перетерпит этот герой, доедет, доучится и - как в это верилось! - додумается наконец, отчего такой мутной белесой мглой затянулась российская земля. Куда ушли, в какой дали пропали те надежды?
К выставке 1893 года Прянишников приготовил холст «В провинции». Последний раз, словно вспоминая «Порожняков», написал любимый зимний пейзаж, только уже не бескрайний простор, а улица тихого городка, не алая заря, а свет тусклых окошек, и неизвестно, кого везет извозчик. Стемнело, на всем лежит тяжелый снег - пусто, грустно, одиноко...
К черту же всю эту лирику на парах умственного худосочия! Уйти и забыть. Запереться в мастерской, из-за двери рявкнуть на заказчика «я работаю!» и работать. Ему-то искать сюжет в заоблачных высях не нужно, вот он, рядом - «В мастерской художника».
В скромной картине Прянишникова все предельно просто и доходчиво, кроме загадки, почему эту мастерскую, где ни одна деталь не демонстрирует национального колорита, никак нельзя принять, допустим, за мансарду, где происходят парижские «Сцены из жизни богемы». Персонажи романа Мюрже вполне могли выглядеть точно так же: живописец - с бородкой, в потертом домашнем сюртуке, его озябшая модель - с накинутым пледом, с наспех подколотыми волосами, и такой же мольберт, те же штудии по стенам. Почему здесь отчетливо прочитывается адрес где-нибудь на Стромынке или Маросейке? Трудно объяснить, проще повторить сказанное Константином Коровиным о Прянишникове: «Он понимал характер русской жизни и русского типа как редкий художник».
Следующая страница...
|
