|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава девятая
Что есть художник, зачем художник, а Коровина еще интересовало «где же поэт и художник?». Порой вопросы хочется выключить, как бесперебойно бубнящий репродуктор. Хочется тишины и ответов. Допустим: из всех произведений означенного мастера лучшая вещь вот эта, без объяснений - потому что лучшая. Ну и хорошо, эта так эта, ладно. В конце концов, почему бы нет? Только надо ведь все-таки выяснить - почему?
Здраво рассуждая, лучшим произведением Константина Коровина следует считать тот наиболее полный смотр его работ, который проводился в Москве в 1961 году по случаю столетия со дня рождения художника. Однако каждому свой отзвук, свое созвучие, благо мелодика Коровина богата. Например, для Бориса Иогансона, автора статьи в каталоге памятной юбилейной выставки, самое дорогое в творчестве учителя этюд «Зимой».
Мотивировка устойчиво двухслойна: сначала объективное значение написанного в 1894 году этюда («сыграл такую же историческую роль, как "Грачи прилетели" Саврасова»), затем субъективное наслаждение перечислять скромнейшие эпитеты и мизерные предметы (белое, серое, желтенькое, дворик, лесок, лошадка...), предвкушая выразительность резкой концовки - «все». Как эхо внезапного толчка, которым останавливает взгляд «небольшой этюд самого незамысловатого свойства».
Обычный деревенский двор, обычное поле за изгородью, полоса леса вдали. Снег как снег, зима как зима. Простота, для которой кроме «необычайная» и определений не подобрать. Еще какая? Милая? Милая, конечно, и ласковая, тихая, такая, в общем, что побуждает назвать запряженную в сани крестьянскую конягу лошадкой или савраской. Нежная простота.
Слова о прелести любимого коровинского этюда Иогансон заключил убеждением в том, что силой образа этюд этот перерастает в картину. Согласимся с автором многих известных жанрово-исторических полотен. Но как далек, в принципе, в главном и основном далек этюд-картина Константина Коровина от композиций его ученика. Мелькнуло в одном описании картины «Допрос коммунистов», что ученик Коровина тут узнается по тому, как написан ковер. Ковер написан замечательно, а искусство, унаследовавшее от Константина Коровина лишь живописный ковер под сапогами «красных» и «белых», перестало бы наверно существовать. Но ведь не перестало. Не всякий холст «про жизнь» о жизни, и картины, хоть требуют «всего» художника, да редко всего его получают. Душа не заполняется творением рук, и мастер, всеми наградами награжденный за прославление решительных смертных боев, снова и снова приходит постоять перед маленьким этюдом, где только дворик и лошадка, заборчик и снежок.
Кстати, удивительное совпадение вкусов сверстников Иогансона, почти единодушно, стоило им вспомнить Коровина, говоривших о его этюде «Зимой», имеет помимо прочих весьма конкретную причину: долгие годы этот пейзаж в единственном числе представлял в Третьяковской галерее творчество Коровина. Если отвлеченно пофилософствовать, так даже лестно для художника, что прятали, - признавали силу воздействия, а если не отвлеченно... Но почему на одно дозволенное в музее место выбрали именно «Зимой»? Зачем повесили вещь столь теплую и родную, неужели для характеристики формалиста в его наследии ничего более подходящего не нашлось? Или прятали по приказу, а по чувству прекрасно понимали, любовно хранили и через единственное незаколоченное оконце исхитрились показать Константина Коровина в его особенную высокую минуту?
Сегодня задание выбрать у Коровина «самое-самое» привело бы в отчаянное замешательство, но решение, пожалуй, оказалось бы тем же: коли никак иначе и нужно только что-нибудь одно, Константин Коровин - это «Зимой».
Хотя «лучшим» этот холст называть все-таки вряд ли стоит, может быть - самый обаятельный.
Произведение, безусловно, картинное. Несмотря на то, что складывался образ, видимо, под кистью, по наитию, без сочинительства. На том уровне, в каком различаются беглое впечатление и полнота переживаний, частный интерес и общий вывод, «Зимой» - картина. Мировоззрение.
Звучит чересчур громко и не слишком убедительно: что же, очень чуткому и очень умному Константину Коровину жизнь ребячески виделась как чистый снег, теплый дом, кроткая лошадка? Зла не понимал и думал, что жизнь сплошное счастье? Трудно поверить, но так примерно он и думал, прямо так и высказывался: «Жизнь есть радость», а относительно мучений и терзаний знать-то отлично знал, но к основаниям жизни причислять отказывался («ад тут же делают люди по несовершенству нашему»). Про счастье жить и радость созерцать всегда говорил уверенно, утвердительно, а про желание обидеть, зависть, сплетни - «что это?», «как странно», «не пойму я».
«Зимой» - итог. Предварительный, промежуточный, но итог. Непосредственная история у этюда короткая: вернулся из Парижа домой, сильно соскучился, заново всему удивился и написал этот день возвращенного счастья. Предыстория длиннее, отсчет с пейзажа на ученической выставке, когда Коровин радовался подтаявшему уходящему снегу, звенящему прощанию-предвестию. Теперь он стал ценить покой.
Снег в его этюде лежит ровно, плотно - отдыхом, отдохновением в годовом круговороте; а как похоже на его детскую мечту, это и намечалось: никого вокруг, лес, изба, хозяйство для пропитания, только что лошадь вместо ручного волка. Свободен, и неоткуда ждать упреков, что ленив и беспечен, что не работает, не женится, не поспевает к сроку. Хорош как есть. Морозный простор и теплые лошадиные ноздри. «Зимой» - философия Константина Коровина, его отчетливые на белом снегу первоэлементы блага.
Следующая страница...
|
