|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава одиннадцатая
В преддверии Парижской всемирной выставки 1900 года на Константина Коровина было возложено много конкретных монументально-декоративных задач и общее руководство оформлением Русского отдела. Включившая экспедиции на северные и южные российские окраины, подготовка к всемирному смотру заняла у Коровина два года (странно все-таки, что даже благожелательная критика неизменно вкрапливала в суждения о Коровине «мало трудолюбивый», «как бы скользит по искусству»...); для таких трудов требовались хорошие помощники.
«Отправляясь в свою поездку на север, в Архангельск, - пишет Коровин, - я пригласил с собой А.Я.Головина. В Архангельске мы смотрели с ним церкви, работы крестьян... разглядывали их узор, окраску...» Вместе осматривать и отбирать материал Головину, ценившему «поразительный вкус» Коровина, было несомненно полезно, ну, а насколько эта поездка была ему приятна, «спрятанный в себе» Головин, разумеется, утаил.
Линия жизни Головина вычерчивалась очень близко от коровинской и часто с ней пересекалась. У Александра Головина тоже счастливое раннее детство, восторги его первых впечатлений тоже связаны с подмосковной природой - Головины жили в Петровско-Разумовском, глава семьи преподавал богословие в размещенной на месте старинной царской усадьбы сельскохозяйственной академии (примечательно, однако, что радость, для Коровина навсегда связанная с деревенским пейзажем, в сознание Головина вошла великолепием дворцового парка). Потом скоропостижная смерть отца, недостаток средств, заботы о будущем, приведшие Головина в Училище живописи (и тоже вначале на архитектурное отделение). С Коровиным у Головина совпадает как участливая опека Прянишникова, способствовавшего переводу одаренного юноши в классы живописцев, как и досада Прянишникова на протеже, вскоре начавшего писать в манере, которой педагог не поощрял. А затем Поленов, «настоящее откровение» его живописи, его притягательная для лицеиста Головина культура, его бесценная для стеснительного, замкнутого ученика тактичность, его внимание и поддержка.
Но удачи Головину долго не было. Сделанные им холсты то браковали передвижники, то снимало с экспозиции жюри Московского товарищества художников. «Видно, малый ужасно одинок и тяготится этим», - писала Елена Поленова, верный товарищ Головина в годы, когда он должен был для заработка расписывать комнатные атласные ширмы и жилось ему «куда как тесно».
По какой-то причине Головин, будучи хорошо знаком с Мамонтовым, не принял участия в его оперных постановках, но в орбиту мамонтовских художественных дел все же попал. Писавший об абрамцевских любительских опытах «руковожу заводом изразцовых и терракотовых декораций», Врубель просто, как всегда, прозревал будущее: «Абрамцево» стало маркой построенного в Москве небольшого, но самого настоящего Гончарного завода. В сравнении с Частной оперой это предприятие имело гораздо меньше публичной славы, однако исторически заводик по производству декоративной майолики сыграл огромное значение, четко обозначив поворот русских художников от традиционных музейных жанров («музей это покойницкая», считал Врубель) к необъятной сфере обыденного.
Сочтя, что безобразия человеческой жизни начинаются с безобразного ее убранства, со странного эстетического раздвоения, когда ценителю полотен и гравюр не режут глаз уродливые диссонансы в ансамбле собственной меблировки и одежды, создатели стиля модерн по всей Европе призвали художественно перестроить быт, провозгласили «одушевление материала как принцип красоты».
На мамонтовском Гончарном заводе одушевляли глину, Врубель - по определению Головина, «классически», сам Головин - также весьма своеобразно и талантливо. Кстати, и Коровин (подобно всем почти мамонтовцам) пробовал себя в керамике, но для него эти пробы остались случайным эпизодом. Головин и Коровин часто встречались (с Врубелем, как пишет Головин, он познакомился именно у Коровина), их еще никто не мог назвать соперниками: слишком далеко вперед ушел уже известный, даже очень известный Коровин. Головину выпало догонять.
Воспоминания Головина о Коровине всегда корректны и, главным образом, комплиментарны; в рассказах Коровина портрет Головина нарисован исключительно светлыми красками («деликатная натура», «изящнейший художник», владевший «силой большого художественного вкуса»), и так похожи слова, которыми современники отмечали свойственные тому и другому мягкость, приветливость, «особенную душевную грацию». О «знаменитой, смешившей многих неприязни», о том, что Головин в отношениях с Коровиным переживал драму встречи с роковым «черным человеком», известно из сторонних уст - сами художники, в духе столь им присущей душевной грации, на этот счет остались немы.
Путь к славе во французских романах часто венчается моментом, когда герой, поднявшись из безвестности, торжествующе смотрит на распростертую у его ног столицу. Константин Коровин первым среди русских художников украсил свою биографию этим эффектным сюжетом - наступил час, когда и он смог гордо взглянуть на Париж с вершины холма Трокадеро, застроенного павильонами Всемирной выставки.
Мировой праздник кануна нового столетия наградил Коровина международным признанием. Имя «молодого художника из Санкт-Петербурга» (иностранцам простительно незнание чисто московской природы коровинского искусства) с самыми лестными характеристиками зазвучало в берлинской, венской, лондонской и, разумеется, парижской прессе.
«Декоративные панно русского художника Коровина, - заключал немецкий обозреватель, - являются истинно художественным выражением страны, которую они представляют». В том же восторженном тоне отозвался о коровинских панно, «прекрасных по мастерству и качеству», английский корреспондент. Но наибольший интерес вызвала группа построек, которую французы окрестили «русской деревней».
Следующая страница...
|
