|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава четырнадцатая
Надежда Петровна Ламанова неожиданно заехала к Надежде Ивановне Комаровской, у которой в тот час находился художник Коровин. Поскольку красивые, умные и наделенные милым характером актрисы изредка все-таки встречаются, а портниха Ламанова («Шаляпин в своем деле») на всю Россию одна, хозяйка поспешила встретить дорогую гостью и выбежала прямо в халате, сославшись на визит доктора. Примерка затянулась. Коровину одному сидеть надоело, и он достаточно фривольно, без пиджака и галстука, заявился в гостиную... «Доктор! Что за шутки?» - воскликнула находчивая Комаровская.
Этой забавной историей полвека спустя однажды развлекла своих молодых друзей Анна Андреевна Ахматова. Когда-то подобные бесконечные анекдоты «про Костю Коровина» весело пересказывали вся Москва и половина Петербурга. Летописец московской культурной жизни отметил необычайную популярность Константина Коровина, который «всегда был на виду», о делах которого читатели газет были осведомлены «даже с излишком» [24, с. 53], который был кумиром публики, предметом особой страсти коллекционеров, излюбленным объектом хроникеров.
И все-таки Серов счел нужным выяснить, как встретит Коровина молодежь Училища живописи. То, что сам Серов хотел бы «справляться с живописными закавыками, как Константин - одним мазком», то, что коллега, вчера возмущавшийся «диким» коровинским декадентством, сегодня кричит «поклонимся этому огромному таланту!», - это вкусы старшего поколения, а от студентов московской «вольной Академии», которые уже устраивали педагогам весьма нахальные обструкции, можно ждать всякого.
Никаких опасений, заверил Серова ученик Николай Ульянов. Товарищи редко кого признают настоящими художниками, но Константин Коровин у них «на особом счету», они ценят его за оригинальность образов, за колорит «и еще неизвестно за что: он просто нравится им».
Один из многих секретов коровинского обаяния мимоходом и точно определил Теляковский, сказавший по поводу всегдашней уступчивости Коровина шаляпинскому торговому напору: «Человек он был добрый».
В письмах Коровина постоянные просьбы посодействовать его ученикам, приятелям, помощникам, в воспоминаниях о Коровине постоянные выражения признательности «доброму и сердечному» учителю, товарищу, руководителю. Кто-то, со свежим дипломом и без работы, получает место преподавателя рисования; кто-то, проявив способности к живописи, начинает учиться; многих Коровин, пользуясь своим положением в театре, приводит на императорскую сцену художниками и режиссерами. Об отношениях с театральными декораторами разговор особый.
«С приходом Коровина, - пишет работавшая с ним Лариса Голова, - мастерская Большого театра стала творческой лабораторией, где под руководством выдающегося мастера сложился интересный коллектив». Над воплощением замыслов Коровина трудились его давний добрый приятель, «милый насмешник» Николай Клодт (барон фон Юргенсбург, внук создателя «клодтовских коней» на петербургском Аничковым мосту), и замеченный Коровиным на уроках в готовившем прикладников Строгановском училище сын сельского садовника, очень много обещавший, но рано, к сожалению, умерший Георгий Голов, и еще десяток успешно, оригинально работавших живописцев. Передавая помощнику эскиз, Коровин поощрял свободу исполнения: Клодт мог вволю проявить свое мастерство в рисунке лесного пейзажа, Голов был волен расшифровывать общий образ в соответствии с личным пристрастием к гамме древнерусских фресок. В редких случаях Коровин ставил на листе пометку «цвет брать точно по эскизу», лишь при крайней необходимости сам писал в декорациях трудные или особенно значимые для его постановочной идеи места. А залогом единства коровинской театральной артели было то, как вел себя Коровин с младшими по художественному рангу. «Он перечислял ваши достоинства, ваши способности, которых у вас, может быть, вовсе и не было, но его слова поднимали настроение, давали радость... Это был необычайный дар».
С этим необычайным даром преподаватель из Коровина получился, конечно, своеобразный. Нерасчетливо, неумеренно (непедагогично) он рассыпал в классе похвалы, чаще всего оценивал этюды отметкой «мило», радостно повторял перед холстом дебютанта выставки: «Поэт, поэт!», наклонившись к работающему ученику, замечал, что свет у того взят, «как у Джорджоне», другому ученику успевал во время преподавательского обхода шепнуть: «Рафаэль!» Серов при этом хмурился, однако по опыту многолетней дружбы наверняка ведь ждал чего-либо подобного, когда с жесткой настойчивостью добивался включения Коровина в штат педагогов. «В.А.Серов, - занесено в протокол училищного совета, - подал прошение об отставке и возьмет это прошение обратно только при условии выбора в преподаватели предложенного им кандидата К.А.Коровина».
На следующем заседании Коровина избрали, мастерские жанровой и портретной живописи постановили соединить. Как портретно-жанровый класс, так и парное руководство Серова и Коровина, оказались удачными нововведениями.
К Серову, вспоминают ученики, «влекла какая-то безусловная вера», он входил «молча, глядя исподлобья, развалистой походкой тяжелого тела, низкий, с большой белокурой головой... Зевсом со скрытой силой громовержца». А Коровин, рассказывают они, входил в класс «уверенной поступью, с веселым лицом, как будто он входил в давно ожидавший его кружок приятелей»; входил красивым и артистично элегантным, «распространявшим вокруг себя чувство дружбы и доброжелательности».
Следующая страница...
|
