Федор Шаляпин и Конст.Коровин в мастерской художника. Париж, 1930

- Должно быть, еще в театре, а может быть, ужинает с Мамонтовым. Шаляпин повернул мольберт к стене, чтобы не видеть головы «Неизвестного».
- Странный человек этот Врубель. Я не знаю, как с ним разговаривать. Я его спрашиваю: «Вы читали Горького?», а он: «Кто это такой?». Я говорю: «Алексей Максимович Горький, писатель». - «Не знаю». - Не угодно ли? В чем же дело? Даже не знает, что есть такой писатель и спрашивает меня: «А вы читали Гомера?». - Я говорю: «Нет». - «Почитайте, неплохо... Я всегда читаю его на ночь».
- Это верно, - говорю я, - он всегда на ночь читает. Вон, видишь, - под подушкой у него книга. Это Гомер.
Я вынул изящный небольшой томик и дал Шаляпину. Шаляпин открыл, перелистал книгу и сказал:
- Это же не по-русски.
- Врубель знает восемь иностранных языков. Я его спрашивал, отчего он читает именно Гомера. «За день, - ответил он, - устанешь, наслушаешься всякой мерзости и скуки, а Гомер уводит...» Врубель очень хороший человек, но со странностями. Он, например, приходит в совершенное расстройство, когда манжеты его рубашки испачкаются или промнутся. Он уже не может жить спокойно. И если нет свежей под рукою, бросит работу и поедет покупать рубашку. Он час причесывается у зеркала и тщательно отделывает ногти. А в газетах утром читает только отдел спорта и скачки. Скачки он обожает, но не играет. Обожает лошадей. Ездит верхом, как жокей. Приятели у него все - спортсмены, цирковые атлеты, наездницы. Он ведь и из Киева с цирком приехал.
Отворилась дверь и вошел М.А.Врубель.
- Как странно, - сказал он, - вот здесь, по-соседству, зал отдается под свадьбы и балы. Когда я подъехал и платил извозчику, я увидел, что в доме бал. А у подъезда лежит контрабас, а за ним - музыкант на тротуаре. И разыгрывается какой-то скандал. В этом было что-то невероятно смешное. Бегут городовые, драка.
- Люблю скандалы, - вскинулся Шаляпин, - пойдемте, посмотрим.
- Все кончилось, - сказал Врубель, - повезли всех в полицию.
- Послушайте, Михаил Александрович, вот вы - образованный человек, а вот здесь стояла картина ваша, такая жуткая, - что это за человек, « Неизвестный »?
- А это из лермонтовского «Маскарада» - вы же знаете, читали.
- Не помню... - сказал Шаляпин.
- Ну, забыть трудно, - ответил Врубель.
- Я бы не повесил такую картину у себя.
- Боитесь, что к вам придет такой господин? А может прийти...
- А все-таки, какой же это человек, «Неизвестный», в чем тут дело?
- А это друг ваш, которого вы обманули.
- Это все ерунда. Дружба! Обман! Все только и думают, как бы тебя обойти. Вот я делаю полные сборы, а спектакли без моего участия проходят чуть ли не при пустом зале. А что я получаю? Это же несправедливо! А говорят - Мамонтов меня любит! Если любишь, плати. Вот вы Горького не знаете, а он правду говорит: «Тебя эксплуатируют». Вообще в России не любят платить... Я сказал третьего дня Мамонтову, что хочу получать не помесячно, а по спектаклям, как гастролер. Он и скис. Молчит, и я молчу.
- Да, но ведь Мамонтов зато для вас поставил все оперы, в которых вы создали себя и свою славу, он имеет тоже право на признательность.
- А каменщикам, плотникам, архитекторам, которые строили театр, я тоже должен быть признателен? И, может быть, даже им платить? В чем дело? «Псковитянка»! Я же Грозный, я делаю сборы. Трезвинский не сделает. Это вы господские разговоры ведете.
- Да, я веду господские разговоры, а вот вы-то не совсем...
- Что вы мне говорите «господские»! - закричал, побледнев, Шаляпин. - Что за господа! Пороли народ и этим жили. А вы знаете, что я по паспорту крестьянин, и меня могут выпороть на конюшне?
- Это неправда, - сказал Врубель. - После реформ Александра II никого, к сожалению, не порют.
- Как, «к сожалению»? - крикнул Шаляпин. - Что это он говорит, какого барина разделывает из себя!
- Довольно, - сказал Врубель.
Что-то неприятное и тяжелое прошло в душе. Шаляпин крикнул:
- И впрямь, к черту все и эту тему!
- Мы разные люди. - Врубель оделся и ушел.
- Кто он такой, этот Врубель, что он говорит? - продолжал в гневе Шаляпин. - Гнилая правда. - Да, Федор Иванович, когда разговор зайдет о деньгах, всегда какая-нибудь гадость выходит, - сказал Серов и замигал глазами. - Но Мамонтову театр тоже, кажется, много стоит. Его ведь все за театр ругают. Только вы не бойтесь, Федор Иванович, вы получите...
- Есть что-то хочется, - сказал несколько погодя Шаляпин. - Поехать в «Гурзуф», что ли, или к «Яру»? Константин, у тебя деньги есть, а то у меня только три рубля.
И он вынул из кармана свернутый трешник.
- Рублей пятнадцать... Нет - двенадцать. Этого мало. Я обратился к Серову:
- Антон, у тебя нет денег?
- Мало, - сказал Серов и полез в карман. У него оказалось семь рублей.
- Я ведь не поеду, вот возьмите пять рублей.
- Куда же ехать, - сказал я, - этих денег не хватит. Поездка не состоялась, и Шаляпин ушел домой.

Коровин и Шаляпин. Конец частной оперы

В характере Шаляпина произошла некоторая перемена. По утрам, просыпаясь поздно, он долго оставался в постели. Перед ним лежали все выходящие газеты, и первое, что он читал, была театральная хроника, к которой он всегда относился с большим раздражением.
- Когда ругают, - говорил он, - то неверно, а когда хвалят, то тоже неверно, потому что ничего не понимают. Кашкин еще куда ни шло, ну а Кругликов - это что ж! странный человек. Вообще у нас критика бутербродная...
Утром приходили знакомые, поклонники. Шаляпин принимал их, лежа в постели. В это время нянька приносила к нему родившегося сына Игоря. Ребенок был со светлыми кудрями, и Шаляпин играл с ним, несчетно целуя и радуясь.
Когда его спрашивали, что он намерен петь новое, он нехотя отвечал, что не знает; не знает, будет ли и вообще-то петь еще.