|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава пятнадцатая
В 1921 году у Коровина снова юбилей: ему шестьдесят. В Третьяковской галерее Грабарь позаботился о широком ретроспективном показе коровинской живописи. Другую экспозицию, в салоне Михайловой, Константин Коровин сделал сам. Недавно поступившая во ВХУТЕМАС дочь Поленова отправилась на выставку в галерею и, слегка замученная каждодневными штудиями двенадцати вхутемасовских дисциплин, перед коровинскими холстами «просто обалдела». Возникло желание пойти к художнику, поблагодарить за чудесные произведения; она решилась и пошла. Парадное на Мясницкой было, естественно, заколочено, она вошла со двора, «поднялась по черной лестнице кирпичного неуютного дома», была ласково встречена Константином Алексеевичем, началась беседа.
«Я стала с восторгом говорить о его выставке...
- Это о какой же выставке вы говорите? Я по молодости лет сделала нетактичность:
- О выставке в Третьяковке, конечно. Он вдруг стал холодным и серьезным.
- Нет, это выставка плохая, это все мои старые вещи. Грабарь устроил, хотел доказать, что я больше не существую, а я ему в отместку устроил выставку в салоне Михайловой, вот это выставка, это работы настоящие».
Растерявшись, Наталья Поленова-младшая продолжала уверять Константина Алексеевича, что сравнить нельзя его выставленные в музее изумительно тонкие картины с голубыми волнами и розовыми букетами в салоне Михайловой. «Константину Алексеевичу, видно, было это очень больно, но он твердо отстаивал свое последнее творчество и я только задним числом сообразила, как я его обидела. Он стал совсем грустный...»
Его «Розы» - поющие хорами счастья, трепещущие радостью, обольстительные ловушки для света и красок, его богини красоты, его слава, его понимание жизни, хранимая на груди святыня, девиз и герб его художнической чести, цветок его любви к благословенной живописи. Нет, Розам он не изменит никогда.
Он такой же, как прежде, не утратил ни обаяния, ни элегантности. Многолетняя сотрудница Коровина отметила, что его «очень свой» костюм всегда точно соответствовал месту и обстановке: в Крыму он был празднично и оригинально наряден, в Москве одевался как-то подчеркнуто стильно, в деревне носил темные охотничьи костюмы «и как бы соединялся, сливался с окружающими молчаливыми елочками и соснами». (Еще бы! Он ведь великий создатель костюмов-образов.) Нынешняя гостья тоже сразу заметила, что встретивший ее Константин Алексеевич «одет был небрежно, все было не чистое, но с удивительным вкусом. Замшевая бежевая жилетка не первой молодости, но очень изящная». Артист во всем. И у него еще большие творческие запасы и сил, и вкуса, и фантазии...
Что же он сейчас пишет?
Он по-прежнему остроумен и веселит Наташу Поленову, советуя ей поскорей отправить часто хворающего Василия Дмитриевича в Африку - там все болезни моментально проходят, единственная неприятность: непривычные к африканскому климату приезжие, выздоравливая, покрываются крохотными черными волосками. «Да, да, папа совершенно изменится... на голове вырастут черные курчавые волосы, вот в этом вся беда, а то бы, конечно, ему надо было ехать в Африку... Мне бы тоже надо ехать в Африку...»
Но что же он пишет?
Пусть не всегда ему живется весело и за спиной у него ходит по квартире «очень сухая дама, совсем не в его стиле», он еще выглядит молодым, и его темные глаза сияют «таким мягким чарующим светом»...
Да, но все-таки над чем трудится Константин Коровин?
Рассказывает Поленова: «Константин Алексеевич усадил меня, а сам продолжал работать. Он делал маленькие картинки, на которых были изображены терраса, букет роз, за ним море и луна. Уже целая стопка лежала сбоку на столе, а он быстро маленькой кисточкой писал новые картинки. Точно не помню, но мне кажется, акварелью и покрывал лаком. Помню, что блестели они здорово, и букетик состоял из трех розочек, с которыми он очень быстро справлялся». А в соседней комнате «на столе лежала такая же пачка картинок и Алеша, так же как отец, делал три розочки в вазочке, синее небо и луну».
Для кого предназначались эти в несколько механических мазков нашлепанные усталой рукой «розочки», эти на конюшне родившиеся царские дочки, карлицы, которым никогда не подрасти? Под стекло над диваном какого-нибудь «полуинтеллигентного», как сказал бы Зощенко, служащего из Бумтреста, Промфина, Наробраза? В рамку у зеркала его обожающей искусство супруги? В альбом стареющей барышни, соблазнившейся недорого купить нежный привет из растаявшего прошлого? Кто заказывал эти картинки? Скорее всего, оптом брали торговые агенты, обнаружившие в живописи источник прибыльных комиссионных.
«Если б Вы знали, кто меценаты! - писал Сомов старинной своей приятельнице. - Картины покупают, как валюту, и ими спекулируют... я впал в рутину, не ищу, не совершенствуюсь», «делаю картину за картиной, но как-то вяло, без увлечения». Лирический философ Михаил Нестеров, поэт непосредственности Константин Коровин, рафинированный эстет Константин Сомов в одном положении. Общая ситуация.
Следующая страница...
|
