|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава седьмая
Признания, лишь справедливого признания хотел автор картины «Осенью». Во многом он его добился. От Поленова с петербургской выставки шли приятные вести о том, что Костя Коровин «возбуждал много толков», но «Ге его больше всех понял и оценил», а Репин «говорит, что чудесный прием, чисто испанец старинный», только ведь и Третьяков, и Суриков, и Ге, и Репин хвалили «живописный интерес», совершенно обходя сам образ одинокой девы в осеннем парке, которым автор явственно старался потрафить вкусам ценителей содержания и психологии.
Его задумчивая героиня, она не то что уж сосем исчахла (узкие змеевидные силуэты ядовитых прелестниц Обри Бердслея еще не вошли в моду), но лицо ее бледно и грустно, и застыла фигура, и увял стебелек в безнадежно повисшей руке. И весь инвентарь чувствительного романса: опустевшая скамья, отцветшая аллея, опавшие листья... Увы, напрасным оказалось усердие сочинителя: холст с подробным печальным рассказом не помог Коровину стать членом Товарищества.
Хотя в тот год прием новых членов был относительно (не зря все-таки бунтовали?) широким. Почти единогласно прошли не подписавшие московского письма Остроухое и Светославский (то-то, должно быть, поязвила предвидевшая такой исход Елена Поленова), но с тем же числом голосов был избран и подписавший петицию Архипов, чуть меньше, но достаточно рук было поднято за Левитана. Всего же количество полноправных членов увеличилось на десять человек (помимо уже названных приняли Шильдера, Загорского, Лебедева, Степанова, Позена, Касаткина). Серов удостоится признания передвижников через три года, Нестерову придется ждать дольше, пять лет, а Константин Коровин не дождется никогда. Несправедливо? Но ощущение внутренней чужести было, видимо, обоюдным. Личное знакомство, при котором Коровин как мог (а мог он тут немало) расположил к себе старейших членов Товарищества, весьма способствовало смягчению сердец и пробуждению симпатий; передвижники признали за автором картины «Осенью» и обаяние, и дарование, и мастерство, все кроме того, чего ввиду отсутствия не смогли обнаружить в его искусстве - хоть сколько-нибудь родственного творческого мышления.
Однако и Коровин от того, что побывал «у Лемоха и еще кое-кого из членов», радости обретенного родства не испытал. «Люди, вы такие дикие!» - трудно, конечно, предположить здесь некое непосредственное касательство к личностям исключительно благожелательного, несравненного по деликатности (недаром приглашенного учить рисованию детей Александра III) Карла Викентьевича Лемоха или безупречно щепетильного, всякий шаг выверявшего правилами офицерской чести Николая Александровича Ярошенко, не о них и не им брошено горестное «в вас нет бога», всего лишь рядом, в перерыве между дипломатическими петербургскими визитами, просто общее настроение: «Петербург. Болит моя грудь...»
От этой боли невозможно не переполниться сочувствием к художнику, состраданием с оттенком... досады? Да, досады. Эх, будь картина, назначенная для завоевания передвижников, поудачнее, посильнее, какой бы повод открылся попрекнуть старших товарищей! Упреки неплохо возмещают обиды. Однако мы («мы» в данном случае представляет согласие всех писавших о Коровине) выставили художнику за этот холст «посредственно», в корректных терминах искусствознания - «противоречиво».
И закрыть бы уже каталог XIX Передвижной экспозиции с воспроизведением экспоната номер 121 (Коровин К.А. «Осенью»), но немного не по себе. От подпущенной в чернила иронии много ли толку? Разве что понимание азарта, с которым критики-современники подстерегали в коровинских работах всякую слабину, дабы развлечь читателя легко вскипающей под пером пеной игривого остроумия. Милое, конечно, дело. А где-то там, в столетней давности художник Константин Коровин на тридцать первом году жизни пишет картину - как и для чего пишет? И почему «противоречиво»? Что противоречит и, главное, кому, чему?
Старался угодить грустным сюжетом... Но если «от сердца к живописи» - грусть, самая искренняя, подлинная, должна была тогда проявиться в его холсте. Зря ввел в чудесный пейзаж «объясняющую» фигуру... Но Коровин всегда любил такой тип полупортрета-полупейзажа, полупейзажа-полужанра. Насколько прямое человеческое вторжение нарушало образ одиноко молчаливой левитановской природы, настолько звала и требовала присутствия человека природа в восприятии Константина Коровина. Девушка (так определяющая этот образ, что картину «Осенью» позже справедливо переименовали в «Девушка осенью») тоже появляется в осеннем коровинском пейзаже вполне естественно. Сюжет разыгран по нотам сентиментального романса... Но неужели заказано художнику выразить то, чем, например, его пленяла «богиня» Варя Панина, дарившая песнями, с которыми он «в чувства лучшие летал, в мечту любви»?
Жанровая повествовательность, которую сам Коровин всяко отталкивал... Ну и что? Раньше отталкивал, да и впоследствии отворачивался, а в начале 1890-х годов его альбомы полны набросками житейских сцен, указаны даже названия предполагаемых композиций («На палубе», «Больной матрос», «В мастерской», «Дворник», «Первая любовь»), даже реально путь к жанровой живописи уже опробован: коровинская «Неудача» лишь манерой письма отличается от множества подобных холстов из охотничьей серии Прянишникова. И чем плох жанр? Отчего бы Коровину не увлечься сюжетом, драмой, психологией? Смущает выход художника за пределы отведенного ему русла, но художник свободен, свободнее любых представлений о нем, свободен - потому и художник. Остается в растерянности глядеть на репродукцию из старого каталога: может, и впрямь эта мастерски, как все говорили, написанная картина - одно из лучших созданий коровинской кисти?
Но как ни гляди, и скамья, и аллея, и безутешная дева скучноваты. Так настойчиво растолковано грустное осеннее уединение, так многословен почти заглушивший пейзажную элегию девичий монолог, что можно лишь гадать, кем был коварный погубитель, носил армейский китель или студенческую тужурку. К чистоте пения без лицедейства влекло Константина Коровина, и он запел, пробиваясь сквозь шумы разговоров и приговоров, но зрители с тонким слухом, где они? - «я художник, вся зависимость моя есть от общества, а вы не хотите обратить внимание...» - и устал, оробел, усомнился, свернул в сторону, поддался соблазну разъяснять и оправдывать свою музыку. Нарушил свою меру.
Нет, Мазини так не пел. «Как Мазини» тут у Коровина не получилось.
Следующая страница...
|
