|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава одиннадцатая
В течение своего первого сезона Теляковский по нескольку раз просмотрел шедший в драме, опере и балете репертуар (найдя его довольно скудным), оценил своеобразие (точнее, сословное и вкусовое разнообразие) московской публики, выяснил основной в среде его подопечных тон кисловато-нервозных (далеких от «современных запросов» и потому не внушивших ему особых восторгов) творческих настроений. И проявил огромный интерес к деятельности соперников. Очень его заинтересовали частные московские театры, имевшие дерзость процветать без казенных субсидий и государственного поощрения. Выводы напрашивались. В принципе, вся реформаторская отвага Теляковского объясняется тем, что таким ординарным положительным качеством, как здравый смысл, Владимир Аркадьевич обладал в количествах неординарных.
Самых спешных, экстренных мер по спасению требовал Большой театр, мимо колонн которого публика толпой проходила в занятое Частной оперой неказистое солодовниковское здание. Коварство прежних поклонников в конторе обычно обсуждалось как результат общего духовного оскудения, в актерской курилке чаще склонялись к причинам экономического порядка, (главным образом, касательно прибавок к ставкам), у Теляковского сложилось собственное мнение об этой проблеме - «в опере Большого театра было скучно». Зато в мамонтовском театре...
«Когда я впервые, - пишет Теляковский, - услышал Шаляпина в опере Мамонтова, мне сразу стало ясно, что его немедленно надо пригласить в императорскую оперу». И недаром чиновника для особых поручений управляющий подобрал из наследственных дипломатов: сей расторопный молодой человек отлично выполнил возложенную на него строжайше секретную миссию. Директору императорских театров И.А.Всеволожскому, три года назад равнодушно отпустившему с Мариинской сцены не слишком ценного певца, а теперь недовольно округлившему глаза на проставленную в новом с ним договоре сумму, оставалось лишь сухо указать московскому наместнику на невозможность «басу платить такое содержание», чутким вельможным ухом уловить твердость возражения «не басу, а выдающемуся артисту», принять во внимание связи Теляковского и утвердить контракт. С осени 1899 года Шаляпин обязался петь в Большом.
А у Владимира Аркадьевича было достаточно живое воображение, чтобы представить последствия первой своей театральной победы. Придет Шаляпин, с ним по-новому зазвучит великолепный хор, иначе заиграет прекрасно вышколенный оркестр, театр почувствует приход крупной личности, всяк кинется угождать первому солисту. Расстараются кто чем может. Декоратор Гельцер подновит скучненькие холсты, которые он одинаково гладенько пишет уже третье десятилетие кряду. Блеснет декораторством и машинист театра Карл Федорович Вальц, настоящий чародей по части волшебных полетов и превращений, милый и плодовитый дилетант по части живописи. Контора, дабы не ударить в грязь лицом, закажет оформление иностранцам, с гордостью развернет присланные из Берлина или Кобур-га аккуратно раскрашенные задники и кулисы - не подвели художники из мастерских Брюкнера и Лютке-Майера; как заказано, так в точности и получено: «зала ампир», «озеро», «бедное селение», и хоть сейчас развешивай, сходится с контурами сцены (прямо фокусники эти немцы!) вершок в вершок.
Ну, а уж костюмами, реквизитом свои склады битком набиты, только режиссерскую монтировку подробно по всем пунктам расписать: сколько дать «исторических» доспехов, сколько «рыжих» париков выдать, сколько «лысых», припасено на любой случай. Понадобится, например, Шаляпину выйти в роли Сусанина - немедленно ему доставят приличествующие герою-крестьянину кафтан узорный и сафьяновые красные сапожки, станет безумного мельника играть - подберут бархатные шаровары, атласную рубаху, на ноги те же красные сапожки, а для выходов полководцем, царем ли, императором, можно из Малого театра временно позаимствовать то самое «культурное» (так оно лучше, роднее выговаривается, нежели непонятное «курульное») кресло, которое там во всех важных сценах красуется зеленой триповой обивкой и бахромой помпончиками. И камень никогда не запамятуют положить, камень около Шаляпина будет всегда. Зачем? А как он арию-то будет петь? Ногу-то куда ставить или, к примеру, загрустить, присесть в задумчивости? Без камня на императорской сцене нельзя - традиция!
Шаляпин с неотвязным камнем, в «культурном» кресле, на фоне фабричных немецких декораций... Такую душераздирающую картину наяву Теляковский допустить не мог. Вот тогда в его дневнике появилось имя, которое потом будет мелькать в записях чаще, чем чье-либо другое - Коровин.
По логике вещей, чтобы надежно застраховаться и разом решить проблему успеха, Теляковскому надо было пригласить самого Мамонтова. Что ж, утечет в реке времен очередная порция, унесет ревность, гнев и «вечные» обиды, утихнут боли, усмирятся страсти - и Теляковский предложит Мамонтову стать в императорских театрах «консультантом по постановке опер». Савва Иванович откликнется, оживится, в долгой беседе с Владимиром Аркадьевичем не скроет, что его насквозь театральную душу, конечно же, тревожит слабость оперной режиссуры, он горячо поблагодарит, пообещает обдумать, обдумает, откажется. Он стар, он привык быть в театре хозяином. Не возвращается прошлое.
Следующая страница...
|
