У балкона. Испанки Леонора и Ампара, 1888-1889
|
|
|
Глава первая
Особенно тут интересны мемуары Михаила Нестерова. Прожив такую же, как Константин Коровин, долгую жизнь (годом позже родился, тремя годами позже умер), значительную часть пути Нестеров прошел рядом с Коровиным: московское Училище живописи, потом общие выставки, общий круг, общая атмосфера. Натуры, однако, весьма и весьма разные. Упрощая до грубой схемы, Нестерова можно отнести к поэтам-философам, углубленным в проблемы, прежде всего, этического порядка, Коровин же являлся поэтом, предпочитавшим чистую лирику. Причем особых, что называется, «человеческих» симпатий они друг к другу не питали (живопись для них была делом святым, здесь между ними иной счет).
Оба очень умны, приметливы, помимо живописного дара наделены незаурядным писательским талантом, и, естественно, в центр внимания часто попадают одни и те же лица, эпизоды, вопросы, - превосходный случай получить при параллельном чтении коровинских и нестеровских воспоминаний своего рода стереоэффект.
Так вот о Саврасове и его учениках. Коровин о любимом педагоге: «Его мастерская, класс, был свободнейшим учреждением всей Школы, он был контрастом строгих классов фигурного и натурного, преподавателей которых побаивались... Саврасов, этот был отдельно». Нестеров, в ту пору начинающий жанрист, преданнейший ученик Василия Григорьевича Перова, не только согласен насчет отъединенности, своеобычности пейзажного класса («мастерская Саврасова была окружена особой таинственностью, там «священнодействовали»), но подчеркивает связанные именно с этим классом всеобщие надежды: «Саврасовская мастерская должна была поддержать славу первой ученической выставки». Стало быть, проходившая в начале 1879 года первая самостоятельная школьная выставка уже состоялась, и наибольший успех на ней имели молодые пейзажисты.
Кто же?
Мнение Коровина, предвосхитившего подобные вопросы постоянством оборота «я и Левитан», уже известно. Нестеров и тут не возражает, однако к двум именам прибавляет третье, которое никак не обойти, ибо к Константину Коровину оно имеет непосредственное, буквально кровное, отношение. «Надежды всей школы, - пишет Нестеров, - были обращены на пылкого, немного «Дон-Кихота», Сергея Коровина и юных Костю Коровина и Исаака Левитана».
Сергей - старший из братьев Коровиных. Он раньше поступил к Саврасову и немало способствовал тому, чтобы Константин, довольно случайно определенный на архитектурное отделение, был переведен в более отвечающий его природным склонностям пейзажный класс.
«Это брат Сережи», - представляет товарищам младшего Коровина один из воспитанников саврасовской мастерской. «Брат Сергея?» - впервые обращается к новичку Саврасов.
Братья Коровины родились (Сергей в 1858, Константин три года спустя) в богатом купеческом доме. Глава семьи, дед Михайло Емельянович, из крестьян-ямщиков сумел дойти до арендатора всего ямщицкого Троицкого тракта, содержал постоялые дворы, «гонял ямщину» в Ярославль и Нижний Новгород, торговал с Сибирью. Как полагалось, «по сумме объявленного капитала», он был причислен к первой купеческой гильдии, завел в Москве контору, купил дом на Рогожской улице.
Со временем воображение младшего внука украсило картину дедовского быта подробностями ослепительной роскоши («колонный зал в стиле ампир», «обеды с сановниками», «наверху играет квартет»), очевидно ближе к реальности более раннее свидетельство о том, что дед до старости «вел простой деревенский образ жизни». Но хотя в рассказе о подвале с кованым сундуком, из которого достают и кидают в мешки толстенные пачки ассигнаций, приговаривая: «Миллион четыреста тыщ... Два миллиона сто сорок тыщ...», сквозит оттенок сказочного фольклора, деньги дед действительно имел немалые, при нем достаток в коровинской семье был прочнейший.
Дела Михайло Емельянович наладил крепко, только единственный сын и наследник огорчал. Как пишет об отце Константин Коровин, Алексей Михайлович с юных лет «имел впечатлительный и добрый характер», но «не отличался нравственными качествами». Скучным коммерческим трудам молодой купец предпочитал компанию весельчаков студентов, в конце концов, торговлю вовсе бросил - «занялся юристикой». А когда Алексей Михайлович женился на дочери чаеторговца Волкова, девушке из среды просвещенного московского купечества, весь быт домашний пошел по-иному: Аполлинария Ивановна привезла с собой арфу, в шкафах сильно прибавилось книг, особенно поэтических сочинений, чаще стал навещать бывший приказчик деда, известный пейзажист Лев Львович Каменев.
И еще один живописец, дальний родственник матери Сергея и Константина, сделался семье верным другом - Илларион Михайлович Прянишников. Дети по малолетству еще не могли оценить новейших демократических устремлений молодого горячего художника. Просто любили его. Константин в особенности за то, как ловко Ларион Михайлович устраивал ему из скатертей и опрокинутого стола корабль, «фрегат "Палладу».
Вообще, вспоминает Константин Коровин, игры у них с братом были великолепные. Жил, например, во дворе большой лохматый пес - «мы с братом Сережей как-то летом решили его обстричь... Дружок вышел лев настоящий». Отец откуда-то привез мальчикам медвежонка Верку - «была замечательно добрая. Играла со мной и братом в деревянный шар на лужку перед дачей. Кувыркалась, и мы с ней вместе». Весело жилось, хорошо. Но лучше всего бывало, когда пели ямщики. «Я сидел с братом Сергеем и своей матерью на крыльце... слушал их песни, то унылые, то лихие, с посвистом. Они пели про любушку, про разбойников»...
Кончилось все разом.
Умер дед. Кончилось само ямщицкое дело, вытесненное прокладкой железных дорог. Начались судебные тяжбы (а в них несмотря на занятия «юристикой» Алексей Михайлович Коровин, видно, не слишком был силен), капиталы испарились, зато порядком накопилось векселей. Пришло полное, тягостное разорение.
Нищали стремительно: дом на Рогожской продали, переехали на фабричную окраину, в Сущево. Здесь у Константина основное впечатление от игр, которые по праздникам затевали мастеровые, выходившие драться «стенкой». Но и в Сущеве семья задержалась ненадолго. Алексей Михайлович получил место конторского служащего при какой-то фабрике в подмосковных Мытищах, пришлось переселиться в деревню. То есть это родителям - пришлось, и старший сын, уже подросток, всецело разделял их горе. Младший же считал - посчастливилось! «До чего хорошо в избе, две деревянные комнаты, потом печка, двор, на дворе стоят две коровы и лошадь, маленькая собачка, замечательная - все время лает.
А как вышел на крыльцо, видишь большой синий лес. Блестят на солнце луга. Лес - Лосиный остров, огромный. То есть так хорошо, как я никогда не видел. Вся Москва никуда не годится, такая красота...» Чудеса охоты и рыбалки, праздники, когда ребятишкам разрешалось потрезвонить на деревенской колокольне, даже осенняя печаль, даже томление долгих зим - все было отрадно. «Лучшие годы моей жизни», - скажет потом Коровин.
Следующая страница...
|