|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава первая
Сохранилась одна из версий так удавшегося молодому пейзажисту мотива - «Последний снег». Снега в нем сравнительно с саврасовским образом изображено гораздо больше, по чувству же коровинская ранняя весна теплее. Вместо возвышенной монастырской отьединенности живое ласковое тепло низко осевших избушек, растрепанных плетней, тропинок, бодро протоптанных через сугробы. В панораме «Грачей» необозримая даль, только тянутся поперек равнины бревенчатый забор и череда построек, взгляд легко скользит вверх, к истаивающим в небе тонким березовым веткам, и стрелой шатровой колокольни снова направляется ввысь, а у Коровина такая вольная дорожка бежит вперед, расталкивая последний - последний! - снег. Растревоженное весной упование зрелого опыта и весна уверенных юных надежд.
Великолепный дебют Константина Коровина естественно повышает интерес к его выступлению на следующей ученической выставке. Но приходится слегка разочароваться. Хотя в газетном обозрении и отмечено, «как превосходно выражены осенние, навевающие меланхолию мотивы в картинах гг. Коровина и Левитана», коровинский пейзаж, безусловно, уступал произведению Левитана, который показал тогда свой первый шедевр - «Осенний день. Сокольники».
Почему Коровин выбрал вроде не совсем отвечающий его характеру элегический мотив? Право, кажется, несмотря на шутки по поводу вечных левитановских слез, он не остался равнодушен к уговорам приятеля вместе почитать «что-нибудь такое, что вызывало бы страдание и грусть».
Тонкая, болезненно субъективная проблема взаимовлияний.
Переплетчиков, вспоминая ученические выставки, счел нужным заметить, что у Коровина «вначале порядком-таки заимствовал» Левитан. А в обращении к меланхоличному образу осени трудно не усмотреть воздействие Левитана на Коровина. Вопрос, кто у кого больше взял, Коровин и Левитан обидчиво решали много лет, и этим спорам вряд ли нужно вмешательство арбитров, художники всегда учатся, заглядывая в соседние мольберты. Удивительно как раз очень раннее проявление личности, защита самостоятельной поэтической линии, интересен тут и особый стимул времени.
Борьба непременна во всяком художественном движении, у русской живописи второй половины XIX века ускоренное развитие, соответственно - битвы, битвы, битвы плюс нелады и всяческие несогласия. 1870-е годы: в разгаре бой между императорской Академией и передвижниками, организовавшими первое в России независимое творческое объединение; в самой среде Товарищества противостояние московских и петербургских членов; у москвичей в их вотчине, Училище живописи, высших по принятому рангу жанристов уже теснят юные пейзажисты. Наконец, два вернейших саврасовских питомца тоже спорят.
Вот какую примечательную дискуссию воспроизвел в своем рассказе Константин Коровин.
«Сам Саврасов, живой, стоит передо мной. Он огромного роста, у него большие руки, а лицо его, как у бога, и все, что он говорит, как от бога. До чего я любил его!
- Весна, - говорит нам Саврасов, - фиалки в Сокольниках, зелень уже распустилась. Ступайте туда, да... На стволах ив желтый мох блестит, отражается в воде... Воды весны! Да, ступайте...
- А как писать, - помню, спрашивает его ученик Волков.
- Писать? - недоумевает Саврасов. - Надо почувствовать, чуть тронуть только, надо видеть, да... Почувствовать красоту, природу!»
Здесь Коровин вступает внутренним вопросительным комментарием: «Да, как сделать, выразить, поймать эту природу? Краски надо, цвет и форму, и только? Больше ничего?» И вот теперь - внимание! Сейчас он заявит собственное кредо:
- Правду нужно, - говорит Левитан.
- Радость, - говорю ему я.
Ответы в чеканном стиле Цезаря. Как, однако, уточнить смысл провозглашенной Константином Коровиным «радости» кроме им самим предлагавшихся (и столь же бездонно емких) синонимов «красота», «счастье жизни»? И что значит та «правда», о которой говорит Левитан? Найденное в пейзажном образе «единство объективного и субъективного»? Или проще, раскрытая Левитаном, глубочайшим, по убеждению Нестерова, реалистом, «душа» русского пейзажа? Но разве эта душа меньше открылась Константину Коровину? Как выбраться из карусели общих слов и разглядеть личную суть двух творческих, психологических позиций? Надеть для ясности на спорящих художников маски печального Пьеро и веселого Арлекина (прием коровинских рассказов) мешают сведения о смешливости Левитана и болезненной мнительности Константина Коровина, удобная модель контраста тут не работает. Кое-что проявляется в индивидуальном отношении все к тому же мотиву.
Мечтая «изощрить свою психику до того, чтобы слышать "трав прозябание", благоговея перед природой, Левитан в подходе к ней равно опасался быть и холодным копиистом и своевольным сочинителем, а потому огромное значение придавал выбору мотива, изначально, естественно несущего определенное настроение. Допустим, осень в старом парке, засыпанная листьями аллея, одинокая женская фигура - регистр чувств указан, ассоциации заранее ясны. По неодобрительной оценке Константина Коровина, в пейзажах с такой заведомой эмоциональной установкой «что-то было от литературы». Сам он... Впрочем, чтобы говорить о его собственных попытках отстоять суверенность живописи, о том, как воплощалась им программно выдвинутая «радость», надо последовать за открывателями новых путей дальше.
А кстати, где третий герой, на которого «смотрела вся школа», что делает в это время Сергей Коровин? Его голоса не слышно в споре молодых саврасовцев, будто вообще нет его в мастерской, будто тогда и совершился его, многократно потом вспоминавшийся младшим братом, побег на русско-турецкую войну. Но Сан-Стефанский мир давно подписан, да и вся эта (не имеющая никаких доказательств, кроме многолетнего интереса Сергея Коровина к солдатской теме) романтическая история остается очень неясной. Зато ясно желание Константина Коровина подчеркнуть рыцарскую отвагу Сергея, убежавшего «сражаться за братьев-болгар». Хотя и без эффектных подвигов жизнь давала Сергею Коровину достаточно поводов проявить благородство духа.
Следующая страница...
|
