|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава пятая
Коровин расчетливо выстраивает некий коридор для смотрения, уравновешивает композицию и помещает лица героинь в самой вершине устойчивого треугольника по методу, прямо противоположному импрессионистическому культу случайного, непреднамеренного взгляда. «Испанки» скомпонованы традиционным приемом классической картины. Но стоя перед холстом, понимаешь, чем питается здесь интерес «до или после Парижа», - живопись такого уровня под коровинской кистью еще не возникала. Значительный шаг, в сопоставлении с недавними жуковскими работами просто огромный. Посмотрим, однако, в какую сторону.
Крупные цветовые массы растворились в тончайшей нюансировке, хотя гамма на удивление скупа и задана ведущей, опорной ролью черного. То есть опять-таки язык усложнен в направлении, обратном принципам импрессионистов, которые отринули привычку смешивать краски, начали писать мазками чистого цвета и осудили всякую черноту, от глухой сажи до прозрачной жженой кости, на полное изгнание.
Какая живопись подтолкнула Коровина к такому колориту, нам кажется, понятно - испанская. Ведь даже за те буквально считанные дни (по всем выкладкам у Коровина на испанскую поездку была неделя, от силы полторы), когда, галопом пробежав Милан, Флоренцию, Специю, Геную, Савва Иванович с Костенькой прибыли в Рим, где находилась с детьми Елизавета Григорьевна, и Коровин, зная ее нерасположение к своей особе, отпросился на коротенькую самостоятельную поездку («Поеду в Испанию... Мамонтов согласился: «Поезжайте, - говорит, - вы правы... Что вам?»), даже недолго, налетом побывав в Барселоне и Валенсии, не мог же он хотя бы мельком не заглянуть в местные галереи, не зайти в соборы, не отозваться (с его-то чуткостью) на строгое благородство холстов испанской школы. Тем более, что жизненные впечатления подтверждали правду произведений Риберы, Гойи, Веласкеса.
Живой колорит Испании глазами только что переехавшего Пиренеи Коровина: «серые каменные горы», «знойная желтая пыль», «кое-где белые, узором бегущие дороги», «люди одеты пестро» и - «много черного цвета».
Но лирический отклик на испанский колоризм был дан так мгновенно и великолепно, что не остается сомнений: Коровин утвердил живописью «Испанок» уже известное и любимое прежде. Заглянем в более ранние истоки и влияния, вспомним про столь ценную для москвичей коллекцию Сергея Михайловича Третьякова, про одного представленного в этом собрании французского (все-таки никуда не уйти - французского) художника, раскроем книгу дочери Василия Дмитриевича Поленова, прочтем про тот «чудесный маленький серо-розовый пейзаж Коро "Вереск", которым восхищался Коровин, - он даже подписывался в шутку Coro vin».
Не кажется убедительной ссылка на один-единственный маленький пейзаж Коро? Жаль, что из-за хронологической последовательности нельзя прямо сейчас рассказать, какое значение имел для советских художников определенного периода тоже один, всего один небольшой пейзаж Константина Коровина. Можно, в конце концов, и не сосредоточиваться на влиянии тончайшего, волшебно пробуждающего силы неярких дымчатых тонов Камиля Коро, отзывчивость Коровина на его живопись тоже лишь веха в пути, начавшемся гораздо раньше. В те годы, когда еще не появился педагог, умеющий научить «как писать», и первый учитель говорил только о любви, чувстве, о фиалках, которые распустились в Сокольниках, только смотрел своими добрыми, «с выражением отеческой нежности», глазами на этюды ученика, завороженного серо-коричневыми оттенками деревенских сараев.
Да, не знавший пленэра Саврасов, да, передвижники, чью однообразную тусклую гамму взрывало солнцем и цветом молодое поколение с Константином Коровиным во главе.
В начале 1930-х годов, когда передвижники еще не были Директивно объявлены венцом отечественного искусства и мнение об их скудном и вялом колорите принадлежало к разряду общих мест, Александр Александрович Федоров-Давыдов в очерке русской живописи XIX века заметил: «Нравится или не нравится нам этот колорит, но надо признать это обобщение цветов в рыже-сером колорите шагом вперед. Правда, цвет здесь уничтожен, но уничтожен локальный, разобщенный цвет. Это было неизбежным этапом на пути от механической пестроты к общей тональности... то, из чего позднее вырастет пленер, проблема света и воздуха в живописи». Мужественно удерживаясь от дифирамбов ясному, честному анализу, скажем так - дельное замечание.
А уж каким образом землисто-серые краски передвижников одрагоценились многозвучным коровинским серебром и сколь помог тут маленький холст иностранного происхождения - это знал только Коровин и никому о том не рассказал.
Несколькими страницами раньше решено было считать вопрос о времени создания «Испанок» исчерпанным, но вот не оставляет и все-таки волнует: когда же Коровин успел написать такую завершенную, выверенную во всех деталях вещь? Испанию, судя по письму Серова, он впервые увидел в конце ноября, а уже в феврале картина экспонировалась в России. Причем, метеором пролетев по городам Италии и мимоходом заскочив в Испанию, Коровин действительно, как упоминает об этом Елизавета Григорьевна Мамонтова, мог писать только «очень наскоро». «Его Савва Иванович совсем затормошил. Заставляет постоянно работать, а тому хочется смотреть, вот он, бедный, совсем сбился...» И сообщив в канун нового, 1889 года, что «теперь они отправились в Париж», Елизавета Григорьевна, несомненно, была права, предположив «опять все время будут тормошиться». Может, впрямь Леонора и Ампара позировали Коровину намного раньше и справедлива дата «1886»? Ну да бог с ними, с датами. Написал и написал.
Следующая страница...
|
