|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава пятая
В основном, как рассказывает Головин, холст был сделан в Барселоне. Или в Валенсии, как говорит сам Коровин. Впрочем, это недалеко, пусть в Валенсии, автору лучше знать. Продолжал работу (по версии «1889») урывками в заграничных отелях, заканчивал на родине; ковер, как вспоминала дочь Поленова, дописывал с ковра в их московском доме. Нет, все-таки все указывает на зиму 1888-1889. Но в этом случае проблема имевшей или не имевшей место поездки в Париж, очевидно, разрешается: был, не был до Испании - спорно, но к окончанию картины побывал наверняка - возвращались-то они с Мамонтовым через Париж и чуть не месяц «тормошились» в столице мировой живописи. Теперь, однако, посмотрев на «Испанок», постояв у развилки, где разошлись (пока, если судить по манере живописи, вроде бы разошлись) пути Коровина и французского импрессионизма, это уж так, попутно, к сведению.
Интереснее, что в изматывающем туристическом режиме Коровин нисколько не тяготился редкостной для него тщательной и подробной отделкой холста. Уроки Поленова сказались? В какой-то мере, наверное, и они, а с уверенностью можно говорить: привязался Коровин к этому холсту, полюбил его. И вот вопрос потруднее гаданий над календарем и географической картой: почему Испания, Валенсия? Отчего, скажем, не Рим вдохновил на картину, не тот же Париж (беспрерывно, прямо-таки мистически всплывающий в разговоре о Коровине), разве меньше было впечатлений в прославленных столицах, чем в испанской провинции?
Есть некий ответ. По крайней мере, предлагаем версию, связанную с тем, что было сказано в самом начале главы: в отличие от атмосферы, сопутствовавшей появлению ранее упомянутых произведений, в Испании Коровин - один.
Ненадолго, но один. Рядом ни учителей, ни товарищей, Мамонтов в Риме, и временно утих шквал стилей, эпох, имен, обрушившихся на голову мало подготовленного путешественника. «Меня поразило, - удивлялась Елизавета Григорьевна, - его полное незнание истории. Он такие слова, как Палатин, Форум, видимо, слышал в первый раз». Вполне возможно, если вспомнить, как (по рассказам Нестерова, исключительно на личном обаянии и славе талантливого живописца) Коровин сдавал в Училище экзамены по наукам, хотя невежество почти неприличное для того общества, в котором он существовал. В Жуковке, например, одновременно с тревогой за долгое отсутствие пропавшего в Москве Константина Наталья Васильевна Поленова радовалась: «Хотим теперь читать Тэна, благо нет Коровина, который по-французски не понимает».
По-французски и вообще никак не по-русски не понимает, там, где Савва Иванович эстетствует, наслаждаясь тонкостями античной, ренессансной, барочной классики, - мучается, напрягаясь запомнить или хотя бы различить путаницу школ и направлений. Сплошной музейностью соборов, зданий, фонтанов, площадей задавлен, иного ищет, чтобы вздохнуть, и потому пишет так: «Многоуважаемый и дорогой Василий Дмитриевич, как хороша скульптура Ватикана! Просто я в восторге... Живые, совсем живые!» Живое - самое прекрасное - бежит, летит мимо, не успеешь вглядеться. «Мы, Савва Иванович и я, больше похожи на зайцев, чем на сколько-нибудь приличных путешественников... Я не только работать, но и видеть-то ничего не успел».
Ну, кое-что все же успел. На счастье художнику и всем зрителям на счастье, во Флоренции шел дождь, экскурсию отменили, остались в гостинице. И что увиделось Коровину из окна, то теперь тоже имеем возможность увидеть и почувствовать.
Улочка старинная, узкая, с трех сторон каменная, сверху небо. Дождь струится, промывая и чуть стушевывая краски, поблескивает булыжник, лоснится клеенчатый верх экипажа; формы крыш, фонарей, карнизов, ставень изящны, экономны («линии необычайной красоты и благородства») и так чудесно приспособлены к человеку, его радости и удобству. Вкус флорентийцев отточен столетиями высокого искусства. Сердцу близко, только смотреть с верхнего этажа далековато, лиц не различить, людей не разглядеть. Просто «Улица во Флоренции в дождь».
«Дивной сказкой казалась мне Италия», - пишет Коровин, уснащая воспоминание легендами о герцоге Козимо Медичи, гениальном Бенвенуто Челлини, донне Беатриче и святейшем папе Иннокентии («Прежний мир, - думаю я, - великие, прекрасные тени»). А вот как Коровин начинает рассказывать об Испании: «Вагон третьего класса. Много народу. Пестрая, грязная толпа пассажиров. Все едят».
От исторического величия к бытовому жанру, от палаццо в маленькую гостиницу, от мрамора и бронзы к живым лицам Ампары и Леоноры. Как взят этот портретно-жанровый мотив, уже упоминалось, но повторим: снизу вверх, благоговейно.
«Мне дали хорошую, чистую комнату, как везде в Европе. Я разобрал свои вещи, достал холсты, краски. В завешенное окно с балконом солнце проникало сквозь деревянные висячие жалюзи». Это обстановка «Испанок». Можно ее описать подробнее: в глубине кровать с пологом, рядом столик, на нем подсвечник, чашка, вазочка с остролистным букетом, по всему полу ковер, балконная дверь раскрыта. Героинь картины еще нет.
Следующая страница...
|
