|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава пятая
«Вышел посмотреть город...» Смотреть любопытно, настроение приятное и чуть возбужденное («Новое, незнакомое как-то особенно очаровывает душу»). «Испания...» Черные плащи, подбитые красным плюшем, высокие пояса, мантильи, шали. В стене собора фонтан, за стеклом в нише раскрашенная деревянная статуя святого, рядом монахи и паломники. А ночью таверна в крытом дворе, затянутые цветным шелком фонари, из бочки густая струя мазанильи, драка матросов («Леонард дал мне длинный искривленный нож. Это была наваха»), гитары, розы в волосах, песни. «Пели все. Женщины танцевали под пение, стучали каблуками - они то перегибались назад и ногой подбрасывали юбки кверху, то, подбоченившись одной рукой, гордо и серьезно шли одна за другой. В этом была Испания...»
В этом? Коровин пишет - «в этом». Но на его картине ни краешка кружевного веера, ни лепестка подколотой у виска розы. Признаемся, начать бы следовало не с гитар и навах, которые в испанских впечатлениях Коровина вторым, декоративным, рядом. Первое для него, главное и основное - «как у нас!»
Еще в вагоне, где за окном «иная природа» и горы «непохожие на горы, которые я когда-либо видел», а рядом пассажиры, достающие из мешков деревенские припасы и всю дорогу молча, сурово жующие, появляется чувство - «чем-то похоже на русских крестьян». Девушка, угостившая в погребке местным вином, заботливо проводившая хмельного гостя и не взявшая на прощание монету - «странный народ, похожи на русских». В каморке барселонского станционного начальства «пахнет московским участком», и сидящие прямо на мостовой уличные торговки («тетки в платках») - «так похоже на обжорный ряд в Москве - Хитровка!», и приказчик торгуется «как у нас на Сухаревке», и лавочница, изумленная покупателем из России, сующая ему ломоть домашнего пирога, - «как у нас».
И Леонора и Ампара.
Типаж у обеих чудесный, девушки очень «испанистые»: черноволосые, горбоносые, яркоглазые, но «испанистые» простонародно, несмотря на удлиняющий фигуру ракурс заметно невысокие, крепкие, без аристократической сухощавости. Где нашел Коровин своих выразительных валенсианок, долго он их разыскивал?
«Я спросил швейцара гостиницы, не может ли он мне найти модель - испанку. Через час он привел мне в комнату двух молодых девушек... Войдя ко мне, они встали у окна моей комнаты и, застыдившись, глядели куда-то вбок. Я попросил их остаться в тех же позах. Достал краски...»
Как писал, видно в каждом мазке: бережно, осторожно, тонко. Все радовало, но иногда и щемило. «Когда я стал писать их ноги, Леонора покраснела: у ней были худые, в заплатах башмаки». Действительно похоже, совсем родное: «Ложась спать, Левитан не снял синюю суконную курточку, застегнутую до горла. Я видел, что у него не было рубашки. Я снял шерстяную блузу, и мне было неловко, что у меня есть рубашка».
Дальше Коровин рассказывает, что, выйдя с девушками после сеанса в город, купил натурщице и новые башмаки и нарядный платок. В картине живописец еще щедрее: ковер под твои туфельки, Леонора, на твои плечи шелковую шаль, на твою юбку широкие кружева. Ты прелестна, Леонора, красивее всех героинь самых романтичных новелл и самых драматичных опер, ты прекрасна, ты - живая!
Картина «У балкона. Испанки Леонора и Ампара» вся на легких колористических нюансах, цвета как такового мало, резких акцентов вообще нет. Очень нежная, прозрачная, очень понятная картина. Чего ж тут не понять? И милым коровинским натурщицам, которые пришли провожать художника с охапкой усеянных мандаринами веток, все было ясно, и Мамонтову, сразу купившему «Испанок», и директору Люксембургского музея, через год с сожалением узнавшему, что эта вещь русского художника имеет владельца и не может войти в собрание парижской галереи современного искусства. И всем друзьям Коровина, и тем тринадцати из шестнадцати членов Совета передвижников, которые проголосовали за картину нового экспонента (а любопытно бы узнать, кто же те трое голосовавших против, кому не было ясно... хотя нет, насчет них, пожалуй, не любопытно).
«Испанки» - образ не одной страны: Испания через Россию, Россия через Испанию. Это простая картина, в нее легко, легче легкого войти, в ней необыкновенно приятно быть. Дышать надеждой красивого естественного чувства, о котором среди многих не раз высказывался и учитель Коровина Поленов, размышлявший о красоте «преобладания человеческой стороны над национальной».
Это очень тихая картина. Подлинник истинно изобразительного - «безмолвного» - искусства, рядом с которым, как говорил Делакруа, «слово нескромно». В полном согласии с Делакруа, не станем пересказывать плетение умбристо-охристых теней и оливково-палевых рефлексов, что не только нескромно, но попросту бесполезно.
Вот о более доступном слову общем художественном подходе немножко поговорим. Вспомним, к примеру, о казалось бы вовсе чуждой Коровину левитановской границе между живописью театральной и просто живописью, мольбертной, станковой. В очередной раз поясняя свой взгляд на творчество несогласием с Левитаном (постоянный прием автохарактеристики), Константин Коровин приводит такие слова друга в ответ на собственные хвалы сценической живописи: «Да, - соглашался со мной Левитан. - Пожалуй. Это красиво. Высоко. Но я хочу моих чувств и настроений - моих. И их я могу дать только в своей живописи, в своем холсте. Так - как я хочу». Возражающий Коровин поступает точь-в-точь по-левитановски, когда создает образ Испании в двух вариациях: интимно тонкая, в мягком рассеянном свете, лирика картины «Испанки» и контрасты ночных огней («жгучие краски») композиции «В испанской таверне», этюда на музыку Визе, несомненно написанного с мыслью о будущем спектакле («Вот какой кабак нужен в "Кармен"...»).
Следующая страница...
|
