|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава шестая
Яркая красно-желто-белая полосатая подушка, сочный цветовой удар в портрете, который Серов писал с Константина Коровина в их мастерской на Долгоруковской. Лихо написанный, очень содержательный штрих. Это и метафора коровинской живописи, и настроение - отпечаток личности, и быт - знак времени. Поза откинувшегося на широкой тахте Коровина весьма сходна с позой примерно так же, только на одиннадцать лет раньше, позировавшего Репину Мамонтова. Вольно, свободно - артисты! - представлены оба портретных героя. Однако локоть, подпирающий голову Мамонтова, энергично вскинут на высокую спинку пружинного дивана, и сам Мамонтов точно пружина, чувствуется, что хватит его от силы минут на десять этого неподвижного позирования - сорвется решать, пробивать тысячи своих неотложных дел (к огорчению Репина, так оно и происходило, модель была исключительно неудобная). Совсем иначе - глубоко, уютно, утоплен в мягкой сплющенной подушке локоть, на который опирается тяжеловатое тело Коровина. Расслабленная поза явно привычна, созерцательное ничегонеделание достаточно, видимо, характерно и в мастерской, в рабочей, между прочим, обстановке. Обстановка же именно та, что ужасала старого чеховского профессора в квартире его молодой воспитанницы. Услады «ленивого тела» и «ленивого зрения»: маняще низкая тахта с пестрой подушкой, гнутый бок черного рояля, к которому удобно прислониться, когда душа потянет рассеять хандру романсом, а на стене те самые (в данном случае, собственные коровинские) «мелкие картины, в которых оригинальность исполнения преобладает над содержанием». И сам художник в центре.
Коровину на этом портрете ровно тридцать. Эффектен, хотя прической, да и выправкой не озабочен. Вечно торчавший из-под жилета клок рубашки сейчас заправлен, однако, разумеется, без сюртука, без галстука. Но что за тем упорным и невеселым взглядом, тихую серьезность которого Серов подчеркнул всеми окружающими лицо Коровина яркими, звучными, «богемными» деталями?
Если бы Серов создавал типический образ художника своего поколения, его характеристика читалась бы совсем по Чехову «больше фосфора, чем железа», но Серова интересует не тип, а совершенно конкретная личность, притом чутье портретиста-психолога здесь еще и обострено («он любил его особенно нежно»); найден, выбран момент наиболее полного совпадения внешних и внутренних черт. Так что же, в понимании Серова Константин Коровин - серьезный, склонный к долгой меланхолической задумчивости? Как-то не вяжется с привычным представлением о нем. Откуда, впрочем, эта привычность? Ах да, краски яркие, мазки бодрые - художник веселый. Понятно, хотя тогда бы не нашлось живописца веселее, чем Ван Гог. Но ведь Коровин сам постоянно декларировал «радость», отказ от слишком глубоких дум. Сознательно, что ли, Серов форсировал в образе друга, бывшего для него образцом артистизма, смысл непознаваемой человеческой многосложности?
А что действительно известно о Константине Коровине той поры?
Был в дружной троице именно «третьим», стало быть, по фольклорной традиции либо Иван-Царевич, либо Иванушка-Дурачок. Мышь прикармливал в своей мастерской и уверял, что скучает без нее. По крысам во дворе из ружья палил, вещи кидал куда попало, на тахте любил полеживать...
Характеры его друзей рисуются полней, богаче.
Врубель, который из последних, собранных по всем карманам двадцати пяти рублей двадцать тратит на английский одеколон, дабы вылить его в таз с водой и проделать джентльменскую процедуру омовения, а затем запекает в печке пяток яиц, тут же лопнувших наподобие многих его не только гастрономических надежд, - живой Врубель. Столь же живой, причудливый, ни на кого не похожий Врубель работает, время от времени гордо бросая:
- Нарисуйте попробуйте просветы воздуха в ветвях -не нарисуете. Как они красивы.
- Продавайте скорей вашу капусту, а то, когда вас поймут, никто не купит.
- Каков художник вздорный - рисовать не умеет. Хамство, энергия безвкусного глупца испортят страну.
Врубель. Мастер, гордец, чудак, философ. Врубель, рассуждающий на заветную для Коровина тему «как писать»:
- Написать натуру нельзя и не нужно, должно поймать ее красоту.
- Писать, как другой, просто глупо.
- Пишут, как другие, потому что «мал дых» и потому что не любят формы - рисунка - природы - неба - бога.
Серов. Молчальник, умница. Распространяться о своих творческих убеждениях не склонен, но очень оживляется в замечаниях о любимых персонажах:
- Все время рисую козла: как он хвостом вертит, потом поднимает губу.
- Знаешь ли, у вороны - особенная грация.
Серов, который, сердясь, что не выходит «взять цвет», бьет себя по голове и приговаривает «ох, я лошадь». Серов, который смотрит на мольберт, папироса в углу рта, щурится от дыма, смотрит долго, строго, наконец роняет:
- Да, трудно это.
- Не знаю, не то...
- Странно...
- Ну, знаешь, это просто дрянь.
- Хорошо ли-ли-ли.
И не узнал бы никто ни этого Серова, ни этого Врубеля, если бы не Коровин. Который ходит рядом, тоже, конечно, что-то говорит, что - неизвестно, зато известно, как слушает: навострив ухо, ничего не пропуская, все слышит, все отмечает. Потом запишет. Такой он - одержимый желанием уловить, сохранить поток прекрасных отблесков, оттенков, ярких словечек. Удержать, как выразился его друг, скульптор Паоло Трубецкой, «жизнь в ее быстром изяществе». Вот он какой - как на портрете Серова - красивый, размышляющий, глядящий.
Смотрит. Внимательный, очень внимательный к жизни, Константин Коровин в расцвете лет.
Следующая страница...
|
