Биография
Жизнь
мастера

Галерея
Картины
художника

Воспоминания
Отзывы и очерки
о художнике

Рассказы
Рассказы
К.Коровина

Поездки
Где он
был

О Шаляпине
К.А.Коровин и
Ф.И.Шаляпин

Фотографии
Прижизненные
фотографии


"Константин Коровин"   Книга В.М.Домитеевой о жизни и творчестве художника

  
   

Содержание:

Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
» Стр.1
» Стр.2
» Стр.3
» Стр.4
» Стр.5
» Стр.6
» Стр.7
Глава XI
Глава XII
Глава XIII
Глава XIV
Глава XV
Эпилог

   


Испанки
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889




Глава десятая

И вот все они вместе, среди артистов, на первой встрече с «Садко». Под аплодисменты появляется профессор филармонии Семен Николаевич Кругликов, он только что из Петербурга - привез долгожданную нотную рукопись. Настроение первой, еще до знакомства с музыкой одержанной победы: поскольку дирекция императорских театров в постановке «Садко» Римскому-Корсакову и не отказывала, и не способствовала, композитор решился передать новую оперу москвичам, в частный театр. После прослушивания Коровин, «страстный поклонник пения», первым, взахлеб, во весь голос: «Вот это опера!»
Ему уже не терпится показать, он уже видит, точно знает, как это происходит: как презирают выдумки певца-мореплавателя спесивые сухопутные умники, «а Садко-то закинул - и готово, поймал рыбу золотую!» (словно Мазини, «спел - и готово»), как набитые добродетелями купцы прохаживаются по новгородскому торжищу (или по московскому вернисажу), как они важно, снисходительно вступают в спор с Садко - «эта баранья тупость...». Типы, детали знакомые. А в «Морском дне» вообще простор фантазии, тут такое действие можно развернуть, такое... да какое угодно! «Костя, ты морскому царю-то сделай отвислый животик, ведь он, подлец, рыбу жрет», - прорезывается доселе молчавший Серов. Спектакль готовили в спешке, генеральная репетиция шла всю последнюю ночь, расходились, когда в церквах зазвонили к заутрене - до вечера!

Вечер 25 декабря 1897 года, билеты давно распроданы, ложи, партер постепенно наполняются особой, «премьерной», публикой, скрежещут и поднывают скрипки, по сцене некто невидимый очень быстро бегает и очень громко топает, вдруг что-то с сухим треском то ли рвется, то ли ломается, остервенело стучат молотки. В зале же все давно уселись, галерка начинает нетерпеливо шуметь, солидные люди поминутно достают часы, постукивая по циферблату, - внезапная тишина, волна нервического кашля, маэстро Эспозито у пульта. Звучит, раскатывается увертюра, открывается первая картина, затем вторая, третья: хоромы, озеро, дом гусляра, а сейчас начнется кульминационная сцена «Торжища», сейчас поставит Садко в залог казне свою буйную голову. Занавес раздвигается... Общий вздох изумления, восхищения, общий взгляд, общий порыв туда - через пеструю городскую площадь к пристани, под эти вздувшиеся, белые, сверкающие в синем море, в лазурном небе паруса, на палубы этих гордых расписных кораблей, отплывающих в неведомую даль, в удачу, в счастье. Корабли Садко и его дружины - былинная мечта, красота Руси! Опасная тема. Не в том роде, в каком сталинские кинобиографии композиторов «Могучей кучки» представляли их оперы антимонархическими песнями протеста, напротив - опасной близостью официальным государственным установкам. Александр III отцовские либеральные реформы окоротил, европейский фасон отставил, надел толстого сукна зипун с мерлушковой оторочкой, подданным строго напомнил, что у них испокон веков свой покрой. «Русское» стало всемерно поощряться, охотников угождать новым курсам начальства всегда с избытком, не обошлось, конечно, без многочисленных курьезов.

Проще всего посмеяться, потому что и кафтаны, сарафаны, в которые мигом, с парижским шиком, обрядилась придворная элита, - было; и великая княгиня, взявшая на домашней сцене роль кухарки, мило научившаяся утирать нос рукой и сморкаться в фартук, но не сумевшая одолеть английский акцент в русской речи, - было; и патриотические брошюры, от дикости которых стонали в загробном мире благородные славянофильские души Хомякова и Аксаковых, - было. Но было и другое: был Императорский музей Александра III (нынешний Русский музей) и щедрая к великим русским художникам казна, была опекавшая молодую отечественную промышленность политика национального протекционизма, было освобождение южнославянских братьев, были герои Шипки и Плевны, были великолепные новые храмы. И самое-то главное, был подлинный национальный подъем. Сложно. Только представить, какая путаница, когда сам царь в поддевке, в сапогах и безоглядно отдающие жизнь за свободу тираноборцы в таких же сапогах, когда под этот сапожный скрип годами напролет спор о народе, за народ, именем народа, а многомиллионный предмет дискуссий глухо шлепает лыковыми лаптями, лишь по праздникам надевает обувку с голенищем да стучит каблуками в лад частушкам, забористо припечатывая и властей, и студентов.

Частушки возвращают к разговору об искусстве, а кстати, откуда взялся этот истинно народный жанр словесно-музыкального творчества? Фольклористы выяснили - от пришедшего из Франции обычая сочинять комические куплеты на злобу дня. Не обидно ли для великой русской нации? Кому обидно, того уязвят и холсты Сурикова, который в работе над «Ермаком» восхищался красотой сопротивлявшихся русским казакам смуглых, узкоглазых сибиряков. Национальная гордость чувство сильное, не побоится ни суриковских откровений о России, ни суриковской нежной влюбленности в чужедальнюю Венецию. Другое дело, если национальное за неимением всего прочего, тогда от бесталанности и малодушия либо слащавой фальши намусолят, либо в «народном» стиле хамское коленце выкинут, либо заголосят, завоют истерично. Мамонтов угрозу дешевой имитации отлично видел, никаких пошлых «люли-люли, разлюли» на своей сцене не допускал. Бывал, правда, организатор Русской частной оперы и не совсем справедлив, отрицал, в частности, наивную прелесть лубка, к любым приемам нарочитого (для доходчивости) упрощения относился крайне подозрительно. Но издержки эстетической досады тоже можно понять; вот когда Чехов с подмостков Художественного театра скажет прямо, без экивоков, что «в человеке все должно быть прекрасно», его услышат, с тех пор уж так и будут знать, что «и лицо и одежда» и все остальное, а тогда Чехов еще этого не сказал и не все знали.
Следующая страница...



   » 

  "И вообще в живописи Коровина есть особая музыкальность, свой живописный красочный ритм." (Герасимов С.В.)


Художник Константин Алексеевич Коровин. Картины, биография, книги, живопись, фотографии


Rambler's Top100