|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава десятая
Вообще со вкусами, со вкусом к «русскому» в особенности, оказалось много загвоздок. Царь, например, новый уже царь Николай II, самодержавную власть унаследовал, но сильной отцовской воли не перенял, все морщился, не решаясь утвердить в репертуаре Императорской оперы «Садко», - и надо бы из патриотических соображений, былина все-таки, и не подписать, хочется чего-то, как выразился государь, «повеселее», - а утвердил, в конце концов, скучнейшую (десяти представлений не выдержала), зато стерильно-благонадежную «Забаву Путятишну» М.М.Иванова.
Вкусы двора известны, мамонтовский театр смотрит в иную сторону, обращается, прежде всего, к чистой и светлой молодежи, для этой чуткой аудитории лучшие национальные оперы даются на специальных дневных спектаклях с пониженной входной платой... «Подумайте, как странно, - делился Мамонтов с Коровиным, - я дал студентам университета много билетов на "Снегурочку" - не идут. Не странно ли это. А вот Виктор <Васнецов> говорит - надо ставить "Бориса", "Хованщину" Мусоргского. Не пойдут».
С невероятными трудами приходилось убеждать, что Мусоргский гениален, по крайней мере, так же, как Чайковский, и его хриплая, рваная, бунтующая музыка не труднее для понимания, чем родная речь, голос родных страстей, что оперы Римского-Корсакова можно слушать, не зевая после первых тактов, что лиричности здесь на много романсов. «Эх, Костенька, - говорил мне Савва Иванович, - плохо, косно, не слышат, не видят...»
«Садко», однако, услышали и увидели. В первую очередь, судя по записям очевидцев, увидели, и ни один мемуарист не обошелся без описания картины «Морского дна», где Коровин продемонстрировал удивительную свою свободу в создании национальных образов.
Когда художнику блеснул пластический мотив парящих над ярмаркой белых раздутых парусов, оставалось только посмотреть соответствующие изобразительные материалы, которые представят зрителю характерно новгородские корабли, а не португальские галионы. Ну, а «подводное царство», для него с каких изображений брать подробности? Источник, конечно, должен быть русским, царство хоть и морское, фантастическое, но былинное и с царем (не королем же, не султаном), с царевной. Хорошо описан старинный быт в трудах Буслаева и Забелина, однако не быт - показать нужно «диво», пленившее много чего повидавшего гусляра. Обычно Коровин умело использовал народное искусство, укрупняя и развивая какую-нибудь яркую деталь; для волшебной сцены на морском дне ему и этого не понадобилось, источник он нашел в самом себе.
А чем он не такой же беспокойный русский искатель, как старинный новгородец? (Порою, правда, нисходило на Коровина вдохновение поведать друзьям об арабской примеси в крови предков, но тут, по-видимому, он, слегка попутав арабов и арапов, мечтательно - хоть через пращуров - роднился с боготворимым Пушкиным; столь же легендарна коровинская автородословная от декабриста Бестужева-Рюмина; даты и документы свидетельствуют: Константин Коровин рода купеческо-мещанского, корней мужицких.) Живописец Коровин с певцом Садко в прямом родстве и по земле, и по сословию, и по таланту. Стало быть, что перед Садко явилось чудом, то и Коровина очарует - что Коровина обольстит, на то и Садко бы подивился.
Так вот какое диво было придумано: «В "Подводном царстве", - пишет Шкафер, - художник К.А.Коровин и С.А.Мамонтов ввели "серпантин". Кто бы решился этот номер, взятый с эстрады кафешантана Омона у французской этуали, пересадить на оперную сцену и к месту, кстати, использовать?.. Ритмические движения на разных плоскостях сцены танцующих фигур, очень картинно развевающиеся складки шелковых тканей, в своих преломляющихся тонах и линиях, освещенные светом прожекторов, давали иллюзию подлинной водяной стихии».
Именно с «редким» успехом «Садко» Наталья Васильевна Поленова связывала окончательный «переворот в театральном искусстве». Именно мамонтовская постановка «Садко» сделала Римского-Корсакова любимым композитором москвичей. Сам композитор, приехавший из Петербурга только к третьему представлению, на протяжении всего спектакля невыносимо страдал. «Опера была разучена позорно, - записал он в летописи своей музыкальной жизни. - В оркестре, помимо фальшивых нот, не хватало некоторых инструментов; хористы в первой картине пели по нотам, держа их в руках вместо обеденного меню; в VI картине хор вовсе не пел, а играл один оркестр... Но у публики опера имела громадный успех... Я был возмущен; но меня вызывали, подносили венки...»
В 1900 году 35-летие творческой деятельности Римский-Корсаков праздновал в Москве, приглашение в Большой театр отклонил, отправился в Частную оперу, где тем вечером с особым подъемом давали «Садко».
На триумфальных гастролях в Петербурге, когда московский купец Савва Мамонтов гордо демонстрировал столице, какой театр могут сотворить не окончившие императорской Академии художники, не признанные на императорской сцене певцы и не привеченные императорской конторой композиторы, большинство спектаклей москвичи успели показать лишь по одному разу (всего было привезено полтора десятка русских и пять иностранных опер), «Хованщину» петербуржцы имели счастье видеть дважды, «Снегурочку» трижды, «Псковитянку» пять раз - и девять восторженно принятых, победных представлений «Садко».
А еще «Садко» - это для участников спектакля время молодой веселой дружбы, пылкой любви. Помогала ставить «серпантин» Иола Торнаги, одна из итальянских балерин, приглашенных Мамонтовым на нижегородские выступления, артистка, которую Савва Иванович, заметив явные к ней симпатии нового солиста, предусмотрительно задержал в Москве длительным контрактом. Шаляпинскую свадьбу сыграли сразу по окончании сезона с премьерой «Садко». Шафером невесты выступал Константин Коровин, шафером жениха недавний выпускник консерватории, дирижер Частной оперы Сергей Рахманинов. На импровизированном концерте в честь новобрачных Рахманинов играл балетные танцы, Коровин томным тенорком исполнял арию влюбленного Зибеля...
Следующая страница...
|
