|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава четырнадцатая
Серов медленно обходил класс, изредка роняя: «сыро», «мыльно», «не бликуйте», если очень одобрял - «похоже», услышать от него что-нибудь сверх таких, точно бьющих в цель, но уж очень лапидарных оценок было трудно. Вечерами Серов сидел рядом с воспитанниками за партой в амфитеатре, рисовал, то есть, как замечали ученики, больше перетирал, переделывал рисунок, мучился. Коровин же в процессе работы класса предпочитал уйти («не любил мешать ученикам»), конкретные поправки делал редко, зато уроки по общим проблемам живописи вел необыкновенно выразительно.
Есть возможность вместе с Владимиром Конашевичем побывать на его занятии.
«Стремительно войдя в класс, он сразу начинал говорить по поводу натуры ("...Жар-птица! Ее тело горит красками! Где та серая муть, которую я вижу на ваших этюдах?..") или по поводу чьей-нибудь работы, попавшейся ему на глаза, а чаще без всякого повода. Мы обступали его тесной толпой, подходила и натурщица... И слушали всегда с напряженным вниманием эту приподнятую, даже взволнованную речь». Особенно приподнято, пишет Конашевич, речи звучали после дружеских ночных застолий педагога у Яра или в Стрельне (о чем свидетельствовали ранний утренний приход к ученикам и «несколько взлохмаченный вид профессора, всегда очень аккуратно, даже щегольски одетого»). Особенной была и реакция на его вдохновенные монологи.
«Из слов Коровина не оставалось в памяти ни одного, но ясно становилось, что творчество - радость, искусство - самая полнокровная жизнь, и на самом деле начинали казаться мутно-серыми наши этюды. Уже невозможно было работать в этот день. И пойдешь бродить по Москве, чтобы в долгом скитании по ее бесконечным бульварам и путаным переулкам переварить как-нибудь взбудораженные речами Коровина мысли».
Смысл коровинских речей ученик Конашевич усвоил крепко. В рассуждении опытного большого мастера Конашевича о том, «что же такое лирика в нашем искусстве», вполне по-коровински выражено недоверие к лирике «литературной» и определены три дороги, на которых чувству поэта возможно излиться чисто живописно: пейзаж, портрет, натюрморт.
С конца 1900-х годов натюрмортов Коровин писал очень много, чаще всего - розы. Композиции белых, палевых, нежно-алых и густо-бордовых роз наглядно представляли «гармонизацию всего строя цветовых отношений», добиваться которой Коровин советовал ученикам не подбирая одну часть к другой, а стараясь охватить мотив целиком, больше поглядывая на натуру, чем на мольберт. В этих холстах отчетливо проступало восхищавшее учеников свойство Коровина, у которого «изумительная грация каждого движения переходила в какое-то душевно-пластическое чувство», зрительная тонкость отражалась в «изящном прикосновении кисти к холсту».
Надо сказать, натюрморт у художников начала века вообще обрел большую популярность как жанр, наиболее пригодный для живописного эксперимента, аналитического изучения натуры, ее конструктивных интерпретаций. Однако «русским сезаннистом» убежденный «коровинист» Коровин не сделался; пластический анализ и его интересовал, «только, - говорил он ученикам, - вы помните, куда вы идете... куда стремитесь».
Сам он прекрасно чувствовал, как с возрастом, с переменой жизненной ситуации изменяется личное восприятие и почему уже невозможна прежняя темная гамма серебристо-дымчатых тонов, почему теперь требуется «тон к тону не доводить, брать отдельно тени и цвета, ляпать на холст, не стушевывая». Иная музыка в душе любимого, знаменитого, ничем не стесненного живописца, которому хочется развернуть холсты яркими драгоценными коврами, подчеркнуть ритмы громких радостных созвучий. Сам он хорошо понимает, почему «Розы» сейчас полнее всего выражают тему, вечно звучащую в его сердце.
Мотив почти до неприличия банальный. А он и выбран именно поэтому. Потому что прекраснейший из цветков неоспорим в своем совершенстве, потому что эти царственные бутоны, эти нежные плотные свертки тончайших лепестков пленяют и воодушевляют всех. Розы разбрасывает Врубель перед троном Богоматери, роза в руке Прекрасной Дамы и черных кудрях Карменситы, роза в зубах необычайно оживленного (и невероятно - улыбающегося на виду всей улицы) Серова. И разве можно ошибиться, оттенками какого чувства переливаются крымские розы Константина Коровина?
«В Крыму, в Гурзуфе, у моря, я построил себе дом в четырнадцать комнат. Дом был хороший. Когда вы просыпались, то видели розы с балкона и синее море». На эту гурзуфскую дачу, с романтичным названием «Саламбо», Коровин перевез свою обширную коллекцию ваз и кувшинов. Его, как вспоминала Надежда Ивановна Комаровская, всегда очень заботило соответствие цветочного сосуда характеру букета. И букеты Коровин составлял для каждой комнаты сам, и крымских роз он написал великое множество. Он вообще здесь много работал, обычно по три этюда в день. Писал розы, влажные от утренней росы, вянущие от полуденного зноя, вдыхающие вечернюю прохладу, розы в хрустале, в гладком фарфоре, в цветных кувшинах, на окне, в плетеном дачном кресле. Иногда рядом с розами появлялась стройная женская фигура, иногда фоном букета распахивался синий морской простор или чернело звездное небо, но розы всегда царили в холсте.
Розы, розы, розы...
На дачу «Саламбо» съезжались товарищи и ученики, здесь подолгу гостил сердечный друг Федор Шаляпин, сюда приезжал парижский поклонник Коровина, собиратель его работ Жюль Вюрта. Всем им, всей чудесной благодатной природе, всей здешней прекрасной жизни посвящен коровинский венок из великолепных крымских роз, всему, что он любил. В «Розах» формула главного завета Коровина ученикам - «надо любить».
Розы, воплотившие его крымское счастье, Коровин писал повсюду; не менее охотно он изображал розы, украшавшие его дни в Москве, Париже, Биарицце, на берегу Бискайского залива. Как мотив недостаточно самобытный, «Розы» давали повод к очередным напоминаниям о «французистости» его живописи; любопытно, однако, что подобные упреки иной раз слышались и не от соотечественников. Случилось, например, Коровину увидеть свое имя в одной парижской газетной рецензии, «где авторы говорили, что в русском художнике они хотели бы видеть особенности азиата, но в Коровине его нет, так как он похож на европейца. Я подумал: "Вот еще горе"».
Следующая страница...
|
