|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава вторая
Каменное спокойствие мужиков при позоре своего брата-крестьянина тревожит, требует объяснения. Что здесь: страх из-за той, как писал Глеб Успенский, «нелепицы в крестьянских правах, когда сегодняшнего члена суда назавтра самого могут выпороть в волостном правлении»? Или порыв сочувствия вытеснен временным приобщением к начальственному рангу («сотский», «старшина», «экзекутор»)? Или вековечные рабы в своей патриархальной простоте не способны к восприятию великих идей гражданского равноправия? За ответы Сергей Коровин не берется, первым из русских художников он замечает очень непростые общественные взаимоотношения «простых» людей. Находит пласт новых - словно мало ему их на Руси! - мучительных вопросов.
И странно: суховато малокрасочная, аскетичная живопись усиливает, ужесточает драматически вопросительный образ. Значит, можно выражать, пробуждать эмоции и так: без игры чистых красок, без солнечного пленэра? Поклонимся истине, она особенно хороша тем, что быстро забывается и доставляет бесконечное удовольствие открывать ее заново.
- Чем вы пишете свои чудесные картины, сэр?
- Чувствами, милорд, чувствами!
Впрочем, ехать через Европу и переплывать Ла-Манш за мудростью великого английского мастера совсем не обязательно. Саврасов ведь говорил то же самое.
Неординарностью чувств и решительным прорывом к самостоятельности братья Коровины удивили одновременно, но если о творческой самооценке старшего нам ничего не известно, то младший, вне всякого сомнения, осознавал значение сделанного им шага. Авторская надпись на обороте холста, запечатлевшего какую-то случайно встреченную провинциальную певицу, обращена ко всем, кого будут интересовать исторические вехи развития русской живописи: «В 1883 году в Харькове портрет хористки. Писано на балконе в общественном коммерческом саду...» Чрезвычайно информативно: портрет, стало быть, писался на открытом воздухе, на пленэре. И момент особой важности - «Серов еще не писал в это время портретов».
То есть вообще-то писал и неоднократно, но так, как было принято, в интерьере, а знаменитые серовские портреты, в которых выразится его «хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное», его полные света и свежести портреты, которые составят эпоху отечественной живописи, появятся лишь через несколько лет: «Девочка с персиками» в 1887 году, «Девушка, освещенная солнцем» в 1888. Честь создания первого в России пленэрного портрета принадлежит Константину Коровину, автору «Хористки».
Повернем же этот исторический холст лицевой стороной. Изображена не очень юная, не слишком обворожительная женщина в голубом платье и желтой шляпке. Слегка откинувшись на балконные перила, она сидит спиной к саду. Густой лиственный фон и взятая по пояс фигура сверкают бликами бьющих в полную силу лучей. Что касается психологической выразительности, то бездумный рассеянный взгляд модели никаких тайн души не открывает и не влечет их разгадывать. Летнее солнце ярко светит, молодая дама блаженно отдыхает - вот и все содержание портрета, если, конечно, не углубляться в покрой платья и фасон капора.
Смысл «Хористки» - просто смотреть на этот невероятно легко, свободно написанный портрет. Будто раскрытый под отломом коры ток бегущих по скользкому стволу древесных соков, быстрое этюдное письмо ловит образ прекрасной мимолетности. Дарит возможность любоваться отражением листвы на розовом лице и в шелке голубого платья, наблюдать за перекличкой желтого кадмия в складках веера и бликах, мелькающих по веткам, брусьям, изгибам рукава, за синим кобальтом, перебегающим с лифа в тень кремовой шляпной оборки, - за тем, как, обтекая форму, встречаются, разбегаются и опять сливаются яркие, крупные, энергичные мазки. Смотреть и наслаждаться. Наслаждаться - глядя, и слегка стыдиться - говоря, ощущая безвкусность, ненужность словесного потока перед ясной чистотой пластики.
«И живопись этого этюда находили непонятной?!» Сообразуясь с эстетическими вкусами конца XX века, к двум восклицательным и двум вопросительным знакам, которыми Коровин выразил свое негодование, можно было бы добавить еще два десятка. Но все же пусть камень, нацеленный в «г. Мосолова и еще каких-то» его сочленов по Московскому обществу любителей художеств (им, видите ли, «не нравился» так смело написанный этюд), полежит пока на своем месте.
Весьма существенно, что авторский комментарий на обороте «Хористки» сделан значительно позднее самого холста, когда Коровин уже мог сослаться на общий художественный итог прошедших лет. Нужно представить положение первых зрителей, тем более что ими были не случайные гости выставок, а серьезные ценители из Общества любителей художеств, которое своей широкой деятельностью (конкурсы, экспозиции, лекции, благотворительные вечера и пр.) немало способствовало расцвету московской культурной жизни. И велики здесь были заслуги Николая Семеновича Мосолова, гравера-офортиста, академика, владельца замечательного собрания гравюр, известного мецената; «Николай Семенович, - рассказывал его молодой современник, коровинский товарищ, - любит искусство и старое и новое... выписывает массу журналов, изданий по старому, новому и самому новейшему искусству».
Авторитетные вкусы 1883 года проще всего выяснить по дебатам в прессе, а главным объектом азартных критических обсуждений стало в тот год новое полотно Репина «Крестный ход в Курской губернии». Несколько цитат: «Все плоско, нет воздуха, нет живописи» (В.Г.Авсеенко, «Московские ведомости»); «Сколько правды, воздуху, движения» (Н.П.Вагнер, «Новое время»); «Написана картина как нельзя лучше: колоритно, сочно, широко» (А.И.Сомов, «Художественные новости»). Последнее мнение особенно интересно, поскольку Андрей Иванович Сомов, знаток русской и западной живописи (в скором времени ему будет доверен пост старшего хранителя Эрмитажа), имел звание почетного вольного члена Академии, но дорожил репутацией независимого критика и всячески уклонялся от крайностей партийной борьбы «академистов» и «реалистов». Его суждение было веским.
Следующая страница...
|
