|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава четвертая
Налицо единство желаний (быстро сдружившись до степени шутливого прозвища «Коров и Серовин», оба автора твердили о жажде выразить «отрадное»), и вообще сходство портретов велико: не пленэрные в полном смысле - модели находятся в интерьере, - эти холсты, конечно же, пленэрны по главенствующей в них роли света и воздуха. Окно в солнечный сад - общая декларация с отказом от пасмурных передвижнических тонов. Сходны отдельные пластические мотивы и важные в контексте образов повадки не усевшейся, а как бы подсевшей к столу, тут же готовой убежать разрумянившейся девочки и легко вспорхнувшей на подоконник артистки. Очень близкими приемами восславили радость, юность и живописную свободу Коровин и Серов.
Теперь о том, что не похоже. Например, аксессуары. На коленях Любатович раскрытая книга, Верочка Мамонтова вертит в руках фруктовый ножик. Стоит обратить внимание на эти детали - ими очень интересно выражается противоположный значению предметов образный акцент. Книга на коленях артистки вещь для модели, возможно, и привычная, и даже характерная, но сейчас, в этот миг летнего блаженства и переживания собственной победоносной прелести, лишняя, ненужная: не до чтения. Однако и модель Серова, держа ножик для разрезания лежащих перед ней персиков, мысленно очень далека от аппетитных золотистых фруктов. О чем задумалась смуглая девочка-подросток? О проказах, на которые юная «абрамцевская богиня» была великая мастерица, или о чем-то более серьезном, потаенном? Бог весть, но она именно задумалась, столь же полно погрузилась в свои мысли, сколь полно демонстрирует безмятежность коровинская модель.
Говорят, что портреты имеют больше всего сходства с самими портретистами. В данном случае, два портрета прекрасно выразили два идеала и помимо прочего помогают понять, чем Серов и Коровин руководствовались в таком важнейшем жизненном вопросе, как выбор спутницы жизни.
Серов уже несколько лет терпеливо дожидался свадьбы с воспитанницей своей тетушки, Лелей Трубниковой, и невольно искал, акцентировал черты дорогого сердцу нежного, серьезного, глубокого характера. Он писал портреты и самой невесты, но тип влекущей его женственности ярче всего выразился в двух знаменитых серовских «солнечных девушках». Чтобы создать «Девочку с персиками», Серову, почти родному в доме Мамонтовых и досконально всех здесь знавшему, надо было уловить минуту, когда общительная, непоседливая Верушка вдруг задумалась, ненадолго прервав вечную озорную беготню. Маша Симонович, «Девушка, освещенная солнцем», позировала двоюродному брату Тоше (свое романтичное имя Валентин Серов ненавидел, поэтому для близких «Тоша», а еще лучше «Антон») со своей обычной задумчивой серьезностью, которая так нравилась Серову и в Маше, и в выросшей вместе с ней его возлюбленной («Милая, дорогая Леличка... если б я мог взглянуть на тебя... Вообще-то все благополучно? Ты много читаешь?»).
Константин Коровин о семейной жизни нисколько не мечтал, харьковскую хористку выбрал моделью случайно, портрет певицы Татьяны Любатович сделал на заказ, а уж как-то так получилось, напророчил. Вскоре после прихода в мамонтовский театр нашел себе подругу среди артисток мимического ансамбля Частной оперы. Писал ли он ее портреты? На этот счет встретилось лишь одно и неподтвержденное свидетельство; во всяком случае, на выставках портреты Анны Яковлевны Фидлер не появлялись. Вообще эту брачную связь Коровин тщательно прятал, только Серов, пожалуй, знал все перипетии его мучений из-за женщины, упрямо не желавшей понять привычки вольного художника. Любил ли он ее? Бывало, вероятно, по-всякому. Но кто бы - в первую голову сам Коровин - мог тогда угадать, что Анна Яковлевна останется с Константином Коровиным до его последнего часа. А судьба распорядилась именно так, и провидение, разумеется, знало натуру Коровина лучше его самого.
Искусство стоит на правде чувств. Вот и Нестеров в те же молодые годы писал «Христову невесту» собственным «пораненным сердцем». И его надмирный, ангельски чистый образ был не столько поэтическим мотивом из скитского строобрядческого быта, сколько реквиемом обожаемой и внезапно умершей жене, душе которой «где-то близко было и до идеала». Казалось бы, по типу личных склонностей Серов должен был подружиться не с беспечно распевающим арии, чуть свет убегающим на рыбалку Коровиным, а с погруженным в свои мечты и думы Нестеровым. Однако нет, да еще какое «нет».
Нестерова неразлучные Серов и Коровин встретили в Абрамцеве враждебно, открыто демонстрировали холод и равнодушие, за глаза называли «трехлобым» (не очень-то достойный намек на строение высокого, с сильно развитыми надбровными дугами нестеровского черепа), причем нет никакой уверенности, что злую кличку придумал именно Коровин, еще в Училище причисливший Нестерова к племени живописцев таких серьезных, «что жуть брала». Нестеров не менее иронично наблюдал, как у школьного баловня проявляется «смесь хорошего с "так себе". Но Серова-то он наверно хотел бы видеть другом, одно восхищение его живописью (обычно чрезвычайно располагающее авторов к дружелюбию) создавало товариществу почву весьма благоприятную. Очевидно, сближения избегал Серов, и не только, конечно, из солидарности с Константином - независимый характер Серова не потерпел бы подобного давления - по коренному свойству своей природы, уравновесившей скалы принципиальной твердости вихрями и тайфунами юмора.
Часами перед самоваром или выпуклым зеркальцем Серов и Коровин гримасничали, изощряясь в комических ролях. «Особенно ярко, - пишет Всеволод Мамонтов, - запомнился мне "московский извозчик" Серова и "доктор" Коровина. "Прокатайте, барин, гривенничек", - хрипел первый... «Да, есть маленькое затверденьице-с", - цедил снисходительно сквозь зубы второй». В домашних спектаклях Серов выбрал себе амплуа звукоподражателя: ржал из-за кулис конем, ворковал голубкой, ревел людоедским басом, на сцену он соглашался выйти редко, неохотно. Зато зрители просто изнемогали от хохота, когда Серов выскакивал вдруг в балетной пачке с каскадом пируэтов и антраша. Сногсшибательный успех имел он и на костюмированном вечере, когда один из мамонтовских сыновей, одетый «девочкой», вывез тележку, на которой в белой шубке и длинноухой шапочке сидел, самозабвенно молотил палочками в барабан Серов - «механический зайчик».
Следующая страница...
|
