|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава четвертая
И не пришло ли время снова вспомнить Эдуарда Мане, в наследии которого есть картина 1874 года с таким же названием? Тем более, что как раз от холстов, написанных в Жуковке, началось традиционное выяснение связей живописи Константина Коровина с французским искусством. Качество нынешних коровинских работ совсем иное, чем в забавном ученическом «Пикнике», теперь возможно и сравнить произведение молодого русского художника с произведением французского мастера.
Сравнить можно. И у Мане и у Коровина лето, солнце, река, лодка, в лодке мужчина и женщина, только у Коровина они значительно моложе и взята сцена не крупным фрагментом в упор, а сверху, с берега, из-под ветвей, нависших над рекой. Но не в том разница, что лодка Мане режет волны реки в широком (на картине - безбрежном) разливе Сены у Аржантейля, тогда как подмосковная лодка стоит в укромной лесной заводи, а в том, что интуитивно намеченное Коровиным слияние жанров в картине Мане имеет ясный, глубокий смысл.
О чем картина Мане? Самый точный ответ - о жизни. Все рассуждения о местах, где писалась картина, о напоенной солнцем лазурной синеве, о прототипах атлетического вида «лодочника» и его изящной спутницы при частном, специальном интересе этих вопросов уводят в сторону от содержания картины, которая о жизни как таковой. О человеческой жизни, где грустят, прославляют, хоронят, водружают победные знамена или читают по глазам и морщинам историю души. Или катаются на лодке. Все что угодно может происходить - жизнь едина, в ней нет условных жанрово-живописных границ, нет и жанровой иерархии, и сила жизни в самых скромных явлениях так же огромна и прекрасна, как в сложнейших коллизиях, - просто потому, что она жизнь.
Это ощущение цельности, чистоты, достоинства человеческого бытия выражено картиной Мане пластически настолько мощно, что дерзкий на фоне достижений его товарищей пленэризм Коровина рядом выглядит более чем скромно. «В лодке» Мане - шедевр мировой живописи, от такого уровня картина молодого москвича далека. Даже обида начинает щемить: «наш» то в сравнении с «французом» вроде провинциальной барышни рядом с блестящей парижанкой.
Зато «наш».
Это уж несомненно - русский художник: как ни декларирует свободу от сюжетной завязки, а пробивается в образе лирический сюжетный намек; как ни бранит «литературу», а сам включает в живопись непосредственный литературный мотив. Юноша, сгорбившись, опустив голову, читает; девушка, чуть подавшись вперед, серьезно и доверчиво глядя, слушает.
Для образа девушки попеременно позировали Мария Якунчикова и ее сестра Вера, в позе читающего юноши пришлось вначале посидеть Поленову, но, заканчивая картину, Коровин определенно придал герою собственные черты. Очень, видимо, ему, не слишком усердному в подобных положительных занятиях («решительно не помню, - писал товарищ его молодости, - и не могу даже представить Костеньку, читающим какую-нибудь книгу»), захотелось побыть таким вот тихим, погруженным в чтение. И волновали его, видимо, не только образы наподобие шаловливо-грациозной Татьяны Любатович, небезразличен был и тип застенчивой образованной барышни.
Но выберемся из литературной колеи (Коровин бы за нее не одобрил). Главенствует в картине не сюжетная лирика, но более широкая лирическая мечта о красоте, которая к гениальным «плачам» и «страданиям» русской песни прибавит столь же естественно рожденные песни радости. Первыми светлыми мазками на скорбной палитре отечественного реализма они в холстах Коровина и появляются. Робко, в сравнении с искусством жизнерадостного галльского народа, а как же иначе, если впервые.
Впервые живописное «Чаепитие» никого не хлещет сатирическим бичом, не обжигает болью сострадания, и самовар, которому полагалось отражать жирные плутовские хари, отражает милые интеллигентные лица, а интеллигенты, которым непременно должно страдать, спокойно наслаждаются уютом, солнцем, дружбой. И еда на столе не в укор, и книга без призыва к просвещению. И быт открывается как радость, как чудо божественной гармонии.
Так просто? Так просто. Почти как у Мане.
Скоро живопись Константина Коровина можно будет сравнивать с произведениями знаменитых европейцев без всякой обиды для патриотического чувства. Уйдет скованность композиции, напрочь уйдет колористическая робость, уйдет вместе с ними и слегка наивная автопортретная откровенность, не мелькнет больше образ «тургеневской» девушки. Не повторится то лето...
Ох, любим погрустить, поводом не беспокоимся. За разговором о национальных акцентах в живописи едва не подменили Константина Коровина Михаилом Нестеровым, в то лето писавшем своего «Пустынника».
Выстроим в ряд летние жуковские холсты Коровина - появится дачник, проводящий время в прогулках и удовольствиях: на аллее перед обвитой настурциями террасой, с барышней в лодке, за нарядным чайным столом. Живописец, свободно перемешивающий жанры в оригинальное блюдо, еще непривычное на русской художественной кухне (где установлено: на первое сюжет, на второе портрет, на третье пейзаж, этюды в виде всякой мелкой закуски). Веселый, счастливый художник, за одно лето успевший сделать так много. Но чтобы избежать односторонности тех современников, которые не замечали в «русском Моцарте» ничего кроме удачливой легкости, слегка нарушим сплошной мажор.
Следующая страница...
|
