|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава восьмая
Еще минута, другая - художник встанет у мольберта, уже закреплен холст и элегантным форматом узкого вертикального подрамника уже взята первая нота первого парижского мотива. Коровин медлит, глядя на красивую чужеземку. Что ему в ней? Сейчас вот, мило улыбнувшись, она пересядет туда, где уже приготовлены аксессуары задуманного образа, возьмет в руки лютню, застыв в указанной позе, будет вдыхать аромат ветки с гроздями белых цветов и думать о своем, о весенних бульварах, о друге, который вечером поведет на танцы, о шляпке или модном платье. Она ли судья, ее ли приговором беспокоиться? Отсидит положенные часы, получит условленную плату, любезно прощебечет несколько слов и торопливо застучит вниз по лестнице высокими крепкими каблучками. Ну, может быть, чуть короче, чем хотелось бы автору, прозвучит комплимент, чуть холоднее, чем надеялся, прозвучит похвала, только и всего. Незачем грустить, завидовать со стороны чужой судьбе, простоте и ясности желаний, далеких от страсти беспрерывно изводить себя, понуждая «писать картины, картинки, писать скорей, выставка! периодическая, этюдная и еще много, много картин».
В мыслях Коровина картины и выставки нераздельны, публика необходима - репутация повара на языку у едоков, как говорят французы. И поскольку здравым смыслом, природно свойственным жителям прекрасной Франции, Константин Коровин обладал в мере, значительно превышающей средний отечественный стандарт, позволительно поинтересоваться, кому он предназначал свои парижские интерьеры.
Относительно первой здешней «Мастерской» неясно: для Парижа как будто пресновато, для России пустовато, холст выглядит осторожным вступлением на новую территорию и написан, скорее, просто «для себя». Четко сориентированный образ появился, когда Коровину наскучило прозябать робким отшельником и захотелось выйти на люди, показаться, какой он есть, русский художник Korovin, и засвидетельствовать свой талант оценкой авторитетных иностранных арбитров. А удалось? И да и нет. Слава, раздающая венки победителям, пролетела мимо, но патент на живопись европейского уровня Коровин получил.
Его картина «Au petit matin» («Под утро», сюжет: прелестная девушка, разбуженная светом первых лучей) благополучно прошла огромный по числу заявленных работ конкурс в Салон 1893 года.
Возможно, жюри Салона и без такой пикантной сюжетной сервировки отметило бы тонкую дымчатую живопись русского художника, вполне возможно. Несомненно, однако, что выбранный Коровиным мотив прибавил ему шансов на успех. Впрочем, презрительно клеймя Салоны, опасно уподобится скорому на расправу заезжему гостю, который, галопом пробежав по огромной салонной экспозиции, начинал возмущаться бессодержательностью и, «видя большое количество голых тел», полагал, что их пишут «из порнографических соображений». Негодуют наши художники, уже на второй день начинают свысока глядеть на французскую живопись, рассказывал парижский корреспондент русской газеты, «но поживут с полгода, поработают, сравнят свою работу с французской и запоют совсем другую песню: заносчивость сменяется самым искренним отчаянием».
Мотив обнаженного женского тела (Коровин, кстати, его никогда не использовал) участники Салонов действительно эксплуатировали нещадно, и действительно хватало поделок, авторы коих, деликатно щадя столь развитое у мещан (сословие основных покупщиков) чувство приличия, блюли аллегорический или мифологический камуфляж соблазнительной наготы. Судя по иллюстрированным каталогам, залы этой пошлостью были битком набиты. Однако жюри, по русским меркам недостаточно строгое в части образного содержания, планку профессионализма держало высоко. К тому же Салон предлагал необычайно демократичные условия приема: ни диплома, ни паспорта, ни уверений в солидарности не требуется, нужны одна формальная справка - имя, адрес, название картины, одна рекомендация - мастерство. К тому же Салонов было два.
Был ежегодный «Салон Елисейских полей», наследник старинных выставок Парижской академии, давно забывший распрю с «отверженными» и узаконивший связь позднего академизма с импрессионистическими приемами. Там и дебютировал художник Konst. Korovin. В 1890 году у официального парада живописцев на Елисейских полях появился соперник - организованный Национальным обществом изящных искусств «Салон Марсова поля». Сюда стремилась молодежь, здесь демонстрировал свое широкое сочное письмо швед Лидере Цорн, будущий добрый приятель Коровина, тут попытала свои силы Мария Якунчикова.
Натерпелась Мария Васильевна стыда и страха («зубы трещали от волнения»), пока глядела на запрудившую улицу вереницу тачек с холстами конкурентов, пока шла мимо надменного швейцара и представлялась чиновникам, затем еще месяц в тревоге ждала решения жюри, узнала наконец - не приняли.
Парижские Салоны были серьезным испытанием, Коровин его выдержал, его «Au petit matin» и другие модификации «Утра» (та же грациозная парижанка у закрытого, приотворенного, настежь распахнутого окна) выгодно отличались от массовой салонной продукции: тепло и живо на фоне пустозвонных аллегорий, изысканно (мягкая гамма жемчуга на темном бархате) в пестроте крикливых эффектов... Обидные оговорки. Огорчительна необходимость оттенять живопись Коровина заурядным окружением. Но если просто смотреть на эти коровинские холсты с тающими в полумраке волнами батиста и шелковых складок, сразу даст о себе знать критическая наследственность, мигом явится нигилист Базаров, сощурится гениальное тургеневское детище и даже разглядывать не станет, хмуро оборвет соловьиную трель живописца: «Аркадий, не говори красиво»...
А почему, собственно?
Красиво! Гибкие тонкие руки, узел каштановых волос, шелковый утренний наряд, рассветная дымка, розы в стакане и кружево на рукавах - красиво! Порядком устал Коровин от бесцеремонной прямоты соотечественников, превосходно обходится без честно бьющих наповал суждений («вежливо, но в зубы», говаривал Некрасов). Париж придал смелости, и легкомысленный сюжет - бунт, милые кокетливые пустяки - протест, вызов искусству, пренебрегающему всем, что между обличительными отрепьями нищего и возвышенными ризами ангелов. Умерьте требования, оставьте поэту право любоваться поутру прелестной женщиной у окна, петь о мгновениях красоты, в которой рядом с розами и кружевами белеет под кроватью фаянс прозаического ночного сосуда. Это жизнь, которая бывает - да, к счастью, бывает - и такой, изящной и приятной. Это правда, идущая от сердца живописца, правда его волнений и восторгов.
Следующая страница...
|
