|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава восьмая
В сердцах бранившей врубелевские создания публики Константину Коровину чудилось «что-то звериное». Толпа в картине Сергея Коровина страшнее себя проявляет, звери так не умеют.
Разрабатывая композицию, Сергей Коровин был увлечен естественно вытекавшим из сюжета разнообразием чувств, реакция свидетелей спора дробилась на осуждение, сочувствие, удивление, озорное любопытство. На полотне, при разных персональных градациях, общий приговор сведен к двум откликам: издали и сбоку молчаливо застывшие профили либо затылки, а прямо на зрителя, позади искаженного, залитого слезами лица тесный ряд улыбок, усмешек, ухмылок - смеются.
Непривычный регистр у этой традиционной в русской демократической «хоровой» картины. Господи, что же, эти лица с насмешкой, с откровенной издевкой над слабым и опозоренным, язык не поворачивается - это народ? Сельские богатеи, обычно поясняется. Многовато вроде на одного бедняка, но предположим. А сумрачно и безразлично молчащие, у которых ни капли утешения, ни толики протеста? Присутствует еще пара осатаневших добровольных обвинителей, больше никого.
Конечно, трудная крестьянская жизнь лирике не способствует. Нашедшему в лесу старую, изъеденную мухами клячу, которую уже «ждут живодеры», и выкупившему ее за трешницу с полтиной Константину Коровину бывший владелец хозяйственно советует: «Слышь. Драть когда будешь шкуру-то, с живой норови. Кожа-то крепче будет». Крестьянину хорошая, рабочая, лошадь нужна, и шкура ему нужна хорошая, прочная. Это понятно, это, конечно, следует понимать. «Серов чистил палитру на столе и как-то про себя сказал:
- А жутковатая штука.
- Что жутковато? - спросил я, ложась на тахту.
- Деревня, мужики, да и Россия...
Мы замолчали. Уже стояла глубокая ночь».
У молодых коллег Сергея Коровина трезвость его взгляда сомнений не вызывала, высказывалось даже предложение экспонировать одну против другой («как пробные камни для общества») нестеровскую «Юность преподобного Сергия» и коровинскую «Сходку» - мир отрешенной молитвенной святости и «мир Божий как он есть». Во всяком случае, каким бывает довольно часто.
«На миру» помимо центрального дуэта, представляет еще одну очень выразительную фигуру. На самом переднем плане сидит старик, к зрителю только седые кудри низко опущенной головы и согнутая широкая спина. В судилище этот персонаж не участвует, даже не смотрит, все уже, видно, для себя давно решил. Бездействующая, но важная, может и ключевая, фигура картинного образа.
«Какая-то тихая робкая скорбь была в этом высоком и старом человеке, - рассказывает Константин Коровин про встреченного у лесника "кудлатого старика". - Что-то необычайно приятное, духовное приковывало меня к нему непонятным чувством симпатии». История старика Семена печальна: за чужую вину приговорили в каторгу на двадцать лет, на каторге смеялись, что «не убивца», и били; через шестнадцать лет, когда ошибка выяснилась и был отпущен, дорожные попутчики снова смеялись, ограбили и бросили, а дома, где близкая родня успела умереть, из деревни погнали («Чего пришел, каторжник?», «Не наш ты»... «Начальство тоже невзлюбили...»). В общем, теперь Семен «пещерный житель», живет у речки, под бугром, хоронится от людей («страшен мне человек»), на замечание, что «есть ведь люди и неплохие», не возражает. «Но им до тебя нет заботы, дела до тебя нет, пропадай - им все одно... только и знают друг дружку обижать... Когда без них - лучше».
«Ну, а в церковь он ходит когда?» - спрашивает Константин Коровин после ухода «Семена-каторжника». «Нет, - отвечает лесник, - не ходит. Бог, говорит, есть, только знать про него не дадено людям...»
Жанровых аналогов у картины «На миру» нет, но образ толпы, глумящейся над отверженным, в русской живописи уже появлялся. Этот образ - осмеянный народом Христос - годами преследовал Крамского, воплотившись в его самой большой и самой мучительной картине «Хохот (Радуйся, царь иудейский!)».
Вообще, параллели мышлению Сергея Коровина, одинокого среди жанристов, легко отыскиваются в религиозно-философской живописи. И путь художника, развивавшего евангельскую тему в образах грубой реальной жизни, был несравненно труднее современных изобразительных трактовок Нового Завета. Вопросы Сергея Коровина сложнее, неразрешимее: осмеянный и преданный, принявший крестные муки Христос воскрес, восторжествовал над гонителями, а на какую же победу мог рассчитывать убогий, до дрожи запуганный герой картины «На миру»?
Выход? Не знал его художник, знал только, что жить там, где люди смеются или угрюмо молчат, глядя на чужое страдание, унижение, невозможно. Срезанные краями холста силуэты покидающих сходку, тех, кому невыносимо «на миру», - пролог будущей большой серии композиций Сергея Коровина, начало странствия его богомольцев, беспокойных скитальцев, вечных искателей правды.
Константину Коровину дорога не по монастырям. От грусти, от тоски уводит «что-то таинственное в природе - какой-то далекий край, родной, отрадный», хотя известны ему и другие пути. «На нашей тайной земле, - пишет он, - человек - создание подобия Господа, мудрый искатель справедливости... Я уважал всегда этих людей и верил им. Но сам, к сожалению, не был умудрен в исканиях истины...» Может, так, а может, ближе к тому, о чем говорил чуткий деревенский охотник Герасим. «А что, Лисеич, - сказал Герасим, послушав вместе с Коровиным волчий вой, безысходные вопли которого неслись «необычайной гармонией», - люди-то тоже воют. Да ведь горд человек. Не показывает... И завыл бы другой, да стыдится...»
Следующая страница...
|
