|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава девятая
В отсутствие Константина Коровина его с тем же рвением искавшие самостоятельных путей земляки организовали новое объединение - Московское товарищество художников. Цель: дать высказаться всем, кто не вписывается в рамки передвижных, академических, периодических (в Обществе любителей художеств) выставок либо просто имеет мало шансов туда попасть. Затея была замечательная: простор новаторству, собственное молодое жюри, демократизм приема. Короче, везде тот или иной генеральский диктат, «а у нас, - писал большой энтузиаст Московского товарищества Борисов-Мусатов, - гражданская публика». И лозунг французской революции приводил - равенство, братство, свобода!
Идеального братства не получилось (к примеру, Елена Поленова, более всех сделавшая для появления нового содружества, уже через пару лет, сочтя кое-какие акции жюри неэтичными, попросила вычеркнуть ее из списка членов), но равенство и свободу Московское товарищество предоставляло в количествах, ранее русским художникам неведомых. И та же Елена Поленова, официально покинув собратьев по новому объединению, заявляла о готовности «делать все, что могу для их в высшей степени симпатичного мне дела». Между прочим, среди «симпатичных проявлений» Поленова отметила поведение Константина Коровина, который хоть и держал себя во время неприятного инцидента «совсем дураком» (то есть, видимо, по обыкновению избегал конфликта, стараясь наговорить обеим сторонам побольше приятных слов), зато в устройстве выставок проявил совершенно неожиданное прилежание.
Ленившийся лишний раз поднести гребешок к волосам, Коровин принимал холсты, вел учетную книгу, выписывал квитанции, оставался после заседаний, скрупулезно подсчитывал голоса. Ну, кто бы мог подумать? А впрочем, некоторые могли. Хотя бы те, кого смешила и ужасала в коровинском жилье заменявшая хозяину комоды и секретеры гигантская куча беспорядочно сваленных предметов (из которой по мере надобности извлекалось все: удочки, сапожные колодки, крахмальная манишка), но при этом поражал порядок всегда промытых кистей, плотно завинченных тюбиков, до блеска отчищенной палитры. Эксцентрично Коровин устроил свой быт и очень рационально: там, где дело и смысл, там все для сноровистого работника и рафинированного эстета, там кисточка в засохшей краске невыносимо режет глаз, а все остальное - случайное, проходное, необязательное - боковым зрением и как попало, как придется, в кучу.
Звучит до глухоты тривиально - Константин Коровин серьезно относился к искусству. Надо бы как-то поярче обрисовать его отношение к художеству, а все же, ради честного веса слов, ради созвучия с творчеством, возвращающим простым вещам их изначальное достоинство, правильнее всего повторить: Константин Коровин к искусству относился серьезно.
И когда хитрил, отлынивал, увиливал (как было с «картиной», которую ждали Поленовы, или с царским портретом, который остался одному Серову), значит, чувствовал, что ему в этой работе не резон. При общем взгляде на живопись Коровина удивляет, как мало тут бесплодных проб, тупиковых ходов; в переплетении послушных долевых и упрямых поперечных нитей красиво соткалась творческая судьба. Умел Коровин принять, умел и отказаться, зов своего таланта слушал больше, чем самых умных и благожелательных друзей. Не робел себя слушаться, смелый, вообще говоря, был человек.
Выставки Московского товарищества напомнили Коровину одно из лучших парижских впечатлений: экспозиции, где заоблачный полет Врубеля в соседстве с подробным бытовым рассказом Симова, где рядом показывают свои холсты Константин Коровин и Сергей Коровин (тоже горячий приверженец нового объединения), - какой стимул развитию, какая демонстрация широты современных направлений! Однако публике такой соревновательный принцип выставок пришелся не по вкусу (не по зубам?), куда милее было восторгаться или чертыхаться в связи с единой групповой позицией, чем плутать в дебрях разноречий. Это тем более грустно и обидно, что именно вопрос о зрителях чрезвычайно занимал членов Московского товарищества.
Они задумали черпнуть поглубже передвижников, завоевавших публику в провинции, они решили пойти в народ. Была составлена программа сюжетов из Библии и отечественной истории, шло поименное распределение, кому что написать, неутомимая Елена Поленова активно, деловито продвигала идею Народно-исторических выставок. Идея была так дорога Сергею Коровину, что отшельник заговорил о ней с трибуны I съезда русских художников, а Константин Коровин вошел в состав руководства этим, замешанным на вдохновенном бескорыстии, художественно-просветительским начинанием.
Вот все же пересеклись творческие параллели братьев Коровиных. Наверное, в мечтах виделось им, как после развлечений сбитнем и каруселью войдут в специальный ярмарочный павильон первые гости, как они станут, озираясь, прохаживаться, как будут, разбирая подписи под холстами, разглядывать интересные картины, и кто-то, быстро заскучав, уйдет, а кто-то застрянет надолго и еще вернется, и на очередном московском вернисаже появится среди примелькавшихся лиц незнакомая фигура в пиджаке на косоворотку, за ней другая, и больше, больше...
Посетители массовых гуляний, которым обычные аляповатые зрелища «притупляют и искажают эстетическое чувство», найдут на бесплатной выставке удовлетворение «народной потребности к изящному», а вместе с тем, доказывал в своем выступлении Сергей Коровин, «это откроет перед художниками обширное поле деятельности, и они найдут ценителей самых искренних и зрителей самых благодарных». Толпы настоящих - честных и зрячих - зрителей развеют мучивший старшего Коровина вопрос, кому и для чего его терзания. Благородным уважением к артисту новый зритель вытеснит травившего младшего Коровина «противного человечка», который от имени общественности бойко лепит в розницу «Чехов? - Лавочник!», «Левитан? - Жид!», а при случае и оптом (Врубель, Константин Коровин, Головин и далее) припечатывает: «Декаденты!».
Следующая страница...
|
