|
У балкона. Испанки
Леонора и Ампара,
1888-1889
|
|
|
Глава девятая
Типично русский идеализм эти летевшие вслед за мечтой о «большом стиле» грезы о «большом зрителе». Впрочем, как знать, быть может хождение в народ с картинами удалось бы лучше, чем миссия с прокламациями, проба-то не состоялась: предприятие Народно-исторических выставок развалилось по причине безвременной смерти Елены Поленовой. Чем помянуть сейчас в рассказе о Константине Коровине эту женщину, жестоко обделенную во внешности («милый урод», обронил однажды Нестеров), зато богато одаренную умной энергией и чуткостью.
Ну, мелочь, конечно: на одной из выставок посмотрела Елена Дмитриевна вариант парижской коровинской композиции «Под утро», тут же оценила - «салонная вещь» и, поворчав на дурацкие завиральные комментарии самого Константина, добавила - «но вещь все-таки очень хорошая».
Людей, отзывчивых на живопись, было мало, понимающих того меньше. «Мне кажется, что талантом понимания не обладают даже все художники», - размышлял Переплетчиков после долгого разговора с Коровиным, когда оба они дружно присудили уникальный «талант понимания» Мамонтову.
В обзоре второй выставки Московского товарищества член этого объединения Николай Васильевич Досекин, частенько выступавший с дельными критическими статьями, сделал, наконец, попытку трезво разобраться в вопросе пресловутого коровинского подражания новейшим французским течениям. Досекин точнее прежних критиков, полагавших достаточным сказать «французы», он говорит «импрессионисты» и рассуждает со знанием дела, ибо в Париже бывал и современное искусство изучал внимательно. Более всего, кажется ему, молва о подражательстве Коровина пошла с того, что тот жил в Париже и затем выставил в Москве свои натурные парижские этюды с естественным привкусом «французского характера», однако сходство или несходство (развивает свою мысль Досекин) определяется теми средствами, которым художник верен постоянно, независимо от мотива и сюжета, а в данном случае одинаково важны для обеих сопоставляемых сторон цвет и тональность. И что же открывается при сравнении этих главных средств? У импрессионистов «свет и довольно яркая гамма красок», а у господина Коровина? «Живопись же г. Коровина отличается темной, едва окрашенной гаммой».
Итак, обвинения сняты, упреки отброшены - непохож!
Совершенно непохож - средства его живописи столь же далеки от формальных приемов «импрессионистического стиля», как приемы главы «Батиньольской школы» Эдуарда Мане или такого крупнейшего в группе импрессионистов мастера, как Дега. Мерить импрессионизм суммой неких новаций живописной техники, систематизировать его перечнем свойств определенной живописной оптики - «такое понятие «импрессионизма» стало не столько объяснением, сколько помехой... какой-то старомодной препоной на пути реального осмысления действительно движущих сил искусства». Высказанная в ходе одной московской научной конференции (когда «уже целый век человечество смотрит на природу и человека глазами импрессионистов») мысль Андрея Дмитриевича Чегодаева хорошо проясняет ситуацию, озадачивавшую вдумчивых коровинских современников.
Пестрыми яркими мазочками или «темной, едва окрашенной гаммой», да разве в этом дело? Наш «русский импрессионист» - импрессионист самый подлинный по специфическому восприятию бытия. Живопись Константина Коровина не достигает образной мощи Мане, психологизма Дега или светоносности Ренуара, так же как не дотягивает она до репинской силы, суриковской глубины, левитановской поэтической проникновенности, но всем порывом уловить трепет живой красоты, погрузиться в созерцание простейшей, бездонно простой реальности, он с теми, кто совершил в начале 1870-х годов Великую французскую художественную революцию, кто положил основой творчества то, что в статье Чегодаева об искусстве импрессионистов выделено курсивом – пристальное изучение жизни. И отличается Коровин от французских импрессионистов тем же, чем тончайший исследователь человеческих отношений Чехов отличается от тончайшего исследователя человеческих отношений Мопассана. Жизнь, которая создавала, вырабатывала, питала и притягивала Константина Коровина, - русская жизнь.
«Беседовали еще о том, - записывает Переплетчиков, - что иная французская природа породила и живопись иную. Как наша природа по тону, по деталям непохожа на иностранную, так и живопись разнится от французской». Коровин тут, между делом, подарил великолепную тему для специального фундаментального исследования. Вообще он не раз легко, мимоходом, бросал интереснейшие замечания о живописи, тонко он ее чувствовал. Вот и Переплетчиков того же мнения: «Толковали об искусстве. Хорошо понимает его К.Коровин».
Правда, изобретя для Коровина даже слово особенное - «пониматель», Переплетчиков видел в его пути огромную опасность: «Когда совершается нашествие саранчи и передние ряды при переправе через реку делают из себя мост, следующие переходят по ним реку, мост же, конечно, погибает, так и в искусстве: кто очень ново начинает дело, все силы того уходят на открытие идеи, и он зачастую гибнет, как погиб Клод Лантье у Золя в "L'oeuvre"... Боюсь, что К. Коровин - мост». Насколько сбылись или не сбылись эти опасения, речь впереди, но образ моста интересен.
Мост связывает берега; покидаемый молодежью, стал уже берегом печальным, почти пустынным. 1894 год, которым помечена только что приведенная дневниковая запись, выбили на могильном камне Прянишникова. Умер строивший Косте Коровину «фрегат "Палладу"», сверкавший соколиным взглядом Илларион Михайлович, умер от чахотки в возрасте пятидесяти четырех лет. Совсем молодой по нынешним представлениям, а для шедших за его гробом учеников - ветеран, патриарх. Уже двенадцать лет назад схоронили Перова, семь лет назад - Крамского. Перову было сорок восемь, Крамскому - пятьдесят. Мало они жили, художники ясного ума и твердой воли. Реалисты.
Следующая страница...
|
