Конст.Коровин, 1930-е

Около села Медведково мы купаемся в Яузе.
Прелестна эта извилистая речка, а сбоку шумит колесами огромная деревянная мельница.
На зеленый бережок пришли дачники купаться, с отцом дьяконом. Видно, люди между собою знакомые. Дьякон разделся, стал на береговое возвышеньице, что-то пропел басом и бросился в воду. Приятели-дачники захохотали и нырнули за ним.
- Смотри-ка, отец дьякон, вон на мосту кто-то остановился, - крикнул из воды дачник. - Поди думает, что баба с нами купается. Волос у тебя бабий...
Одеваясь, дьякон весело спросил нас:
- Господа студенты или ученики какие будете?
- Мы - художники.
- А, художники! Очень приятно. Значит -

Твой патрет могу без свечки
Темной ночью я чертить.
В ртивом сердце, словно в печке,
Завсегда огонь горит.

И дьякон раскатисто засмеялся:
- Позвольте, господа художники, просить пожаловать в гости к Кутей-кину... Разносол и всякое такое после купанья в утробу человеческую влезет без затруднения, даже с приятностью феноменальной... Прошу без отказу. Художество я люблю... Даже «Ниву» выписываю.

У отца дьякона дома было уютно и чисто.
Дьяконица и дочь его - скромные красавицы. Стол накрыт в саду под яблоней. Рядом - пчельник и малинник. А на столе, у самовара, графин водки, полынная осиновка, закуски, маринованная щука, грибы, пирог с капустой, с морковью, творожники, огурцы, соленье, крыжовник, китайские яблочки, варенье разных сортов. Дьяконица разливает по рюмкам водку.
- Художникам милейшим налей, - говорит дьякон. - Выльем с ними - самый веселый народ.
- Не пьем, - отвечаем мы с Левитаном. Дьякон изумился:
- Как так? Художники и не пьют? Батюшки... В первый раз слышу. Я-то художников знавал... Я здесь с ними рыбу ловил, так четверть обязательно кончали.
- Удивление, - подхватил один толстенький дачник. - С отца моего один художник тоже портрет списывал. Нужен был папаше в контору: он сорок лет бухгалтером состоял... Так папаша мой того художника до чего полюбил, и уж пили они вместе, ужасть! Пишет он его, и пьют оба. И заметьте, как верно списал: ну прямо видно, что выпивши... Конечно, про покойника неладно говорить, но глядеть на портрет - прямо видать: пьян! Художник, по фамилии Волков. Здоров писать был! Только помер молодой... Говорили про него, что таланта в нем вот сколько, если бы жил дольше, то был бы Рафаэль прямо, не иначе.

Смерть отца

Как хороша жизнь! Осенний день, небо сине-прозрачное, листва, липы и серебристые тополя покрыты золотым блеском. Воздух уже холоден. Рано утром прилетели откуда-то стаи крошечных птах и заполонили сад, около которого я живу в Москве - в Сущеве. Птахи слетаются в веселые стаи и болтают друг с дружкой без умолку. Вдруг, словно по приказу, поднимутся разом и исчезнут далеко в небе...
Напротив сада у пожарной части, на солнце, пожарные вычистили сапоги и расставили их по лавочкам - сами ходят босиком.
Я сижу у окна, в доме старого генерала в отставке, и пишу картину по его заказу. А он расположился сзади - белый как лунь, в прокуренной военной тужурке, попыхивает трубкой и указывает мне, как писать:
- Мой юный друг, здесь сделайте гору и на ней замок!
Я пишу, а генерал подбадривает: «Вот-вот, отлично. Здесь - лес, большой лес. Это Шварцвальд!»
Генерал - из немцев. Нет-нет и выдохнет:
- Мейн гот...
А то наклонится к большому, стоящему на его чудесном письменном столе фотографическому портрету Александра II в рамке, посмотрит на Него умильно и скажет:
- Вот это человек, царь наш... Мейн гот! Когда я окончил картину, генерал одобрил:
- Хорошо! Как раз то, что я хотел... Потом будем с вами море писать. Но я сам фрегат пририсую - военный... А вы вперед дым напишете. Это будет бой в море... Мейн гот!
Он передал мне гонорар в большом запечатанном конверте. Я вышел с ним на дворик, окруженный заборами. Все на этом дворике было необыкновенно чисто, к тому же выкрашено в один цвет - и стена дома, и забор, и собачья будка. Из будки вылез огромный пес на цепи, невероятно лохматый, и нехотя на меня залаял. Собак я люблю, и мне захотелось погладить генеральского пса. Я протянул руку. Генерал вскрикнул:
- Что вы, он - злой!
Я все же приблизился, и собака легла, ласкаясь, на спину.
- Странно, - недоумевал генерал. - Все время бегает по веревке на кольце, сторожит меня от воров. А как ласков с вами! Сам подходить боюсь...
Но только я отошел, как, весь вытянувшись на цепи, пес стал на меня бросаться, лязгая зубами.
Гонорар в двадцать пять рублей был для меня большой радостью: я поспешил к отцу в больницу, чтобы взять его домой: он уже был плох в то время... Я надел отцу башлык на голову, завернул его в пальто, посадил с помощью больничной прислуги на извозчика, и мы поехали домой. Лицо отца было мертвенно бледно, я едва удерживал его. Видно было, что ему трудно сидеть...
Дня через два я ушел на охоту в Перервы, под Москвой на Москва-реке. Чудесно было в природе. И сколько дичи! Я стрелял куликов, уток. Тут же в береговые капустники влетали дупеля... Вскоре из моего ягдташа стали выглядывать их головки с длинными носами.