Конст.Коровин, 1930-е

- Хто знает. Нешто скажут. Это верно - язык у ней вредный. Но баба хороша, неча говорить.
- Ты куда едешь-то, Сергей?
- На кузницу. Да поздно уж. Садись, я домой вернусь. Подвезу тебя. Трусит телега. Едем рысцой. Сергей - парень разговорчивый.
- Верно ль то, вот скажи, Кинстинтин Лисеич, - говорит он, - будто что ты вот сымаешь краской картину, а посля того царь ее глядит.
- Многие глядят. На выставку ставлю. И царь видал.
- Ну, вот. Верно, значит. Говорят у нас про тебя, что ты спишешь тут - он тебе все это и отдаст. Царь-то.
- Нет, неверно. Нешто можно.
- То-то. Нешто он станет чужое отдавать. А вот говорят.
- Дураки говорят.
- Это верно, что дураки... - Сергей засмеялся. - Надысь ты от ворот у саду месяц списывал. Я глядел - как царю быть? Как он его отдать может тебе. Никак нельзя. И тебе на кой он? Аль моховое болото ты списывал, помню. Кому его надо. Чертям нешто. Сейчас завернем, эвона у тебя в дому огонек светит - значит, есть хто.
У крыльца стоит Валентин Александрович Серов.
- Куда ты с утра пропал? - окликнул он меня. - Я уехать хотел. Тощища одному. А где же дичь?
- Жара, - говорю. - Вот настрелял немного.
- Здравствуйте, Левантин Александрыч, давно вас не было, поздоровался с Серовым Сергей. - Помните, со станции я вез вас сюда с Шаляпиным. Эх, ну и барин! Вот сила. Как на горе-то у Некрасихи спускались, круча там, он как гаркнет: «Дерней!» да так-то и так-то меня. Во-о голос. Ужасти. Урядник по мостку вниз шел, так тот и чубрик в воду. А у Любилок в болоте, эвона где, утки поднялись стаей, кричат, думают: что такое? Урядник еще опосля говорил на станции: «Он, - говорит, - мне в перепонную барабанку попал».
Сергей получил на чай и поехал, смеясь и качая головой. Дед-сторож поставил самовар, принес лепешки деревенские, молоко, яйца, жареного тетерева.
- Ну и жара сегодня была днем, - сказал Серов. - Писал там внизу, у речки, в сарае. Пастух подошел. «Дай, - говорит, - мне, господин барин, красной красочки». Я ему дал. Он барану ею рога выкрасил. И смеется. «Это, - пастух говорит, - Серегин баран. Не сказывай. Он теперь всем говорить будет, что у него баран чертом стал».
- Пожалуй, и поверят... - добавил Серов.
- Беспременно поверят, - подтвердил сторож-дед, смеясь. - Так уж, хотя что тут - а поверят. Пастух - плут. А Серега-то даром, что дурноват, больно врать здоров. Пастуху-то скушно, пасет у реки, по лугу, и видит - идет Серега, вот этот самый. Пастух кнутовищем и зачал по воде хлестать. Серега думает: «Почто он по воде так хлещет?» А пастух ему и говорит: «Во, сейчас водяной с рогами выглядывал из воды. Все на твою корову глядит. Я отогнал. Угостил бы ты, Сережа, меня, а то быть беде». Серега ему водки да капустки несет. Прост. А опосля того вся деревня знает - водяной в реке завелся. Серега сам видал.
На другой день утром, когда Серов писал с натуры у речки сарай, к нему подошел Серега.
- В реке здесь водяной живет. Пастух-то видал. И я тоже. Вот страшенный.
- Нет никаких водяных.
- Как - нету? Это вам, господам, он не кажет себя, боится. А мы так видывали не однова.
Сергей ушел, а к вечеру принес нам белых грибов. Говорит - жена прислала Левантину Александрычу жарить чтоб.
- Садись, Сергей, чай пить, - предлагаю я.
Он сел у края стола. Лицо у него длинное. Брови подняты. Смотрит на Серова, откусывая кусочек сахара. Вприкуску пьет чай. И так деловито спрашивает:
- Вот, Левантин Александрыч, вы с меня в тот раз списывали. Я у лошади стоял. А теперь - в сарае сымали корову мою. Куда это теперь пойдет?
- Серега, - говорю ему я. - Валентин Александрович Серов и самого царя списывал...
- Да неужто? - удивился Серега. - Вот, поди, страху-то натерпелся.
- Нет, ничего, - отвечает Серов.
- Ведь царь-то - это что! Сердитый, поди.
- Нет, не сердитый.
- Как не сердитый! А когда он начальников неверных али плутов плетью порет? Так серчает, поди...
- Он никого... не порет.
- Ну, полно, а кто же порет-то? Неужто другим велит? Нешто можно это. Другие-то легонько отдерут, толку-то и не будет. Меня отец драл. Ну и порол. У-ух ты!
- За что же, Сергей, это он тебя?
- А вот за что. Двенадцати годов это я цигарку свернул и курю. А он увидал. Ну и порол, и-х-ты. Здорово. И мою сестру Анку тоже порол.
- Ее-то за что же?
- Вот за что. Она наберет малины, да на станцию. И продает по вагонам. Которые едут по машине. А себе потом ленту голубую купит али красную. И в косу вплетет. И перед парнями фронт держит. Отец увидал. «Ну, молода ты, - говорит, - вертеться перед парнями-то». Ну, и драл. Тут не вышло у него. За нее-то все бабы да девки вступились. Ну, отца повалили. Кто за ноги, кто за руки держут. Вот пороли его - ужасти. Бабы злы драть. Вот царю-то поглядеть. Поучился бы, как порют-то... Еле оттащили. А то - запороли бы насмерть. Ну и драка была. Вся деревня дралась. И гости дрались. Один жалобиться к исправнику поехал. Ну и его драли опосля - не жалобься.
- Хороши рассказы, - рассмеялся Серов. Увидав, что рассказы нам нравятся, Серега как-то радостно спросил:
- А неужто вас отец не порол?
- Нет, - ответили мы, - не порол.
- Вот оно и видать.
- Почему? - спросили мы, смеясь.
- Почему. Ну, вот хоша то взять, в шапке в доме сидишь и чай пьешь. Это чего ж. Пообедал - не хрестишься.
У Серова на голове был белый берет.